Валлас, необычайный фланер, продвигается вперед по этому зыбкому промежутку. (Так же тот, кто слишком долго засиделся ночью, зачастую уже не может понять, к какому дню относится это сомнительное время, в котором продолжается его существование; тщетно его мозг, утомленный работой и бодрствованием, пытается восстановить последовательность дней: ему необходимо было завершить к завтрашнему дню эту работу, начатую вчера вечером, настоящему уже не остается места между вчера и завтра. Наконец, совершенно измотанный, он бросается в свою кровать и засыпает. Позднее, когда проснется, он найдет свое естественное сегодня.) Валлас идет.
2
Валлас идет, не отклоняясь от своего пути и не замедляя своего шага. Перед ним женщина переходит улицу. Старик тащит к воротам пустой мусорный бак, стоявший на краю тротуара. За стеклом стоят друг над другом три ряда прямоугольных блюд со всякого рода маринованными анчоусами, подкопченными шпротами и сельдью — свернутой и развернутой, соленой, пикантной, сырой и вареной, холодного копчения, жареной, в маринаде, разделанной и рубленой. Немного подальше какой-то господин, в плаще и шляпе, выходит из дома и идет ему навстречу; зрелых лет, солидного положения, часто бывают трудности с пищеварением; он делает всего лишь несколько шагов и сразу же заходит в кафе чрезвычайно опрятного вида, наверняка более уютное, чем то, где он сам провел ночь. Валлас вспоминает, что голоден, но он решил позавтракать в каком-нибудь современном приличном заведении на одной из этих площадей или проспектов, которые должны, как и везде, составлять сердце города.
Поперечные улицы, что встречаются впоследствии, пересекают ту, по которой он идет, под явно тупым углом, то есть они увели бы его назад — почти в том же самом направлении, откуда он идет.
Валласу нравится ходить. Ему нравится идти все время прямо по этому незнакомому городу, по холодному воздуху наступающей зимы. Он смотрит, слушает, чувствует; это постоянно обновляющееся соприкосновение создает в нем легкое ощущение преемственности: он идет и постепенно сматывает непрерывную линию своего собственного пути, но не как вереницу сумасбродных и бессвязных образов, но как единую ленту, на которой каждый элемент сразу же вплетается в ткань, даже самые случайные, даже те, что могут показаться абсурдными, или угрожающими, или анахроничными, или обманчивыми; все они благоразумно выстроятся один подле другого, и полотно растягивается, без единой прорехи и без всякой перегрузки, с равномерной скоростью его шагов. Ведь это он продвигается вперед; движение принадлежит его собственному телу, а не холсту декорации, передвигаемому рабочим сцены; он может проследить в своих конечностях за игрой суставов, за последовательным напряжением мышц, он сам регулирует частоту и длину своих шагов: полсекунды на один шаг, полтора шага на метр, восемьдесят метров в минуту. По своей воле идет он к неизбежному и совершенному будущему. Некогда ему слишком часто случалось попадаться в круги сомнения и бессилия, теперь он идет; он обрел тем самым время своего существования.
