— Тысяча долларов — раз! — вдруг долетело до ее слуха.
Всего лишь одна тысяча долларов! Чейенн, сидевшая в первом ряду между своим сыном и телохранителем, вскочила, схватила микрофон и в самых красочных выражениях рассказала, как они с мужем отыскали эту необыкновенную античную вазу. И пока она говорила, присутствующие видели — или им казалось, что они видели, — как в вазе появились и стали распускаться на глазах десятки роскошных желтых роз.
Когда она передала микрофон аукционисту, предложения посыпались словно из рога изобилия, как всегда бывает в подобных случаях.
А Чейенн с засверкавшими глазами села на место, делая вид, что она совершенно спокойна.
Делать вид она умела. Это искусство она постигла за семь лет своего несчастливого брака, блестящего с виду, но унизительного для нее.
Однако после смерти Мартина, точнее, за полгода до нее, когда раздался первый угрожающий звонок по телефону, изображать спокойствие стало труднее.
В тот день магнолия начала терять свои листья. Полностью она обнажилась в день гибели Мартина.
Первый лист пролетел мимо окна, когда Мартин изменившимся, каким-то испуганным голосом говорил по телефону. Трубку он положил в самом мрачном расположении духа.
— Пожалуйста, Мартин, расскажи, что происходит, — взмолилась Чейенн, заметив второй лист, пролетающий мимо окна.
— Не твое это дело, черт побери! — холодно и решительно отозвался он. Листья градом посыпались с магнолии.
— Но ты же мой муж!
— В самом деле? — Он приблизился к ней и с видом собственника поднял ее лицо за подбородок. — В каком это смысле? Я никогда не считал себя твоим мужем, да и ты, полагаю, тоже.
— Почему в таком случае ты не даешь мне развода?
— Потому что ты единственное мое достояние, вызывающее у моего братца зависть. Ну и, разумеется, наш гениальный сын.
— Не называй его так!
— Ты, дорогая, видно, забыла о нашем договоре?
В ее памяти всплыла фраза, когда-то произнесенная Мартином: «Мы оба его ненавидим. И единственная возможность расквитаться с ним — пожениться».
— Нет, не забыла. И не забуду никогда!
Но она не испытывала ненависти к Каттеру. Просто тогда ею овладели растерянность и страх. Ради сына Джереми она пожертвовала мечтами о взаимной любви и понимании и пошла на компромисс.
— Вот и хорошо, дорогая. — Он даже улыбнулся ей, что в отсутствие посторонних бывало с ним весьма редко. — Отдохни. Пойди в сад, нарви цветов, поиграй с Джереми или пусть он тебе почитает. А я привезу сюда Курта, оберегать тебя и Джереми. С ним ты будешь в безопасности.
