Затем я потешила его самолюбие, обратившись к нему за советом. Я сказала, что приняла решение вынести в пиршественный зал большой лук Одиссея — тот самый, из которого он мог всем на удивление пустить стрелу через двенадцать колец на рукоятях двенадцати боевых топоров, — и предложить женихам повторить такой выстрел, объявив, что выйду замуж за того, кому это удастся. Так или иначе, но этим я положу конец невыносимой ситуации, в которой оказалась. Сказав это, я спросила пришельца, какого он мнения о моем плане.
Он ответил, что это отличная идея.
В песнях утверждается, будто возвращение Одиссея и моя затея с состязанием в стрельбе совпали по чистой случайности — или по божественному замыслу, как выражались в то время рапсоды. Что ж, теперь вы знаете, как обстояло дело в действительности. Я знала, что совершить такой выстрел не сможет никто, кроме Одиссея. И знала, что этот нищий не кто иной, как Одиссей. Так что случайность тут ни при чем. Я все подстроила нарочно.
Разоткровенничавшись с этим убогим бродягой, я рассказала ему свой сон. Сон о стаде белых гусей — хороших, славных гусей, просто загляденье. Мне приснилось, как они, довольные, расхаживают по двору и клюют зерна. И вдруг с неба спустился огромный кривоклювый орел и перебил их всех до единого, а я залилась слезами и все никак не могла успокоиться.
Одиссей-нищий истолковал мне этот сон: орел — это мой муж, а гуси — женихи, которых он вскоре и перебьет. Но ни о кривом клюве орла, ни о том, как я любовалась гусями, ни о том, какое горе охватило меня при их гибели, он не сказал ни слова.
Как выяснилось, Одиссей ошибся. Орлом и впрямь оказался он сам, но гуси означали вовсе не женихов. Гуси — это были мои двенадцать служанок, в чем мне вскоре и пришлось убедиться, к бесконечному моему сожалению.
Дальше случилось то, о чем немало сказано в песнях. Я велела служанкам омыть ноги Одиссею-попрошайке, но он отказался, заявив, что позволит подобное только той, кто не станет насмехаться над уродством и немощью его ног. Тогда я предложила ему помощь старой Эвриклеи, чьи ноги наверняка не менее безобразны, чем его. Бурча себе под нос, Эвриклея взялась за дело. Она и не подозревала, какую ловушку я для нее расставила. Но очень скоро она заметила тот самый длинный шрам на бедре, который столько раз видела, омывая ноги Одиссею. Тут она испустила крик радости и опрокинула лохань с водой, а Одиссей, испугавшись разоблачения, схватил ее за горло и чуть не придушил.
