Он чувствовал, что на этот раз действительно имеет шанс справиться, доказать себе и всем этим сволочам на твердом окладе, окопавшимся в редакциях, укрывшимся за ворохами анонимных отписок, что он один стоит больше их всех, вместе взятых. Боль и горечь переполняли его до краев; сейчас ему ничего не надо было выдумывать, жизнь придумала все за него, оставалось лишь делать записи — сухие, точные, почти дневниковые. Он чувствовал, что может создать если не шедевр, то что-то по-настоящему дельное — нечто такое, за что ему не будет стыдно, даже если рассказ снова не напечатают.
Его взгляд скользнул по недавно написанным строкам, переместился немного правее и уперся в пузатую медицинскую склянку с хлороформом. Хлороформа в склянке оставалось больше половины; рядом со склянкой лежал скомканный носовой платок, а еще правее, на самом уголке стола, поблескивал старенький секундомер. При виде этих предметов в темя толкнулась тупая головная боль, но тут же прошла. Александр подумал, не повторить ли ему эксперимент, но потом решил, что не стоит: одного раза было вполне достаточно — если не для его героя, то для него самого.
«Старая, покрытая липким налетом деревянная полка, служившая прежним хозяевам чем-то вроде буфета, все еще висела в углу. Скрипя рассохшимися половицами, он подошел к ней, отдернул пожелтевшую, изъеденную молью ситцевую занавеску и увидел стоявшую между бутылкой подсолнечного масла и криво надорванной пачкой крупнозернистой соли медицинскую склянку с коричневой резиновой пробкой. Склянка притягивала взгляд с той же мрачной, не поддающейся описанию силой, что и открытые ворота сарая. Но если черед сарая еще не пришел, то время воспользоваться содержимым склянки как раз приспело, тем более что этот эксперимент ни к чему его не обязывал — по крайней мере, пока.
Он потянулся за склянкой, но передумал и вернулся к кровати, чтобы одеться. Ему вдруг показалось унизительным и даже небезопасным лежать без сознания в одном нижнем белье при ярком солнечном свете. Он знал, что это ерунда — на двадцать верст вокруг него не было ни одной живой души, — но все-таки оделся и даже завязал шнурки на старых кроссовках, как будто собирался на прогулку по лесу. После этого он вытащил из-под кровати потертую спортивную сумку „Адидас“, раздернул заедающую „молнию“ и, порывшись внутри, извлек оттуда новенький, купленный на прошлой неделе секундомер в круглом хромированном корпусе. Нажав на выступающую сверху кнопку с продетым в нее кольцом, он немного послушал звонкое стрекотание механизма, похожее на песню механического сверчка, притаившегося в щели за домашним ядерным реактором в футуристическом жилище двадцать третьего века. Загнав сумку обратно под кровать небрежным движением ноги, снова подошел к полке и, не медля, снял с нее пузырек.
