Это был 1926 год, когда все механики, электрики и водопроводчики были не только добросовестны, но и считались в каждом уважающем себя доме незаменимыми. Джосайя Декстер был гораздо старше брата. Такие лица, как у него, попадаются только на дагерротипах судей и пасторов. Он тоже осмотрел машину. Братья посовещались.
Я сказал:
— Если вы отвезете меня с багажом в «X», я продам вам машину за двадцать долларов.
Джосайя Декстер ответил:
— По рукам.
Мы перенесли мои вещи в его машину, и я хотел уже было сесть, как вдруг сказал: «Минутку!» Воздух кружил мне голову. Я был в миле от того места, где прошла часть двадцатого и двадцать первого годов моей жизни. Я повернулся к «Ханне» и погладил ее по капоту. «Прощай, „Ханна“, — сказал я. — Расстаемся друзьями… Ты меня понимаешь?» Потом я прошептал в ближнюю фару: «Старость и смерть никого не минут. Даже самая усталая река приходит к морю. Как сказал Гёте: „Balde ruhest clu auch“».
Затем я уселся рядом с Декстером. Он медленно проехал квартал и спросил:
— Давно у вас эта машина?
— Я был владельцем этой машины один час двадцать минут.
Еще квартал.
— Вы из-за каждой своей вещи так распаляетесь?
— Мистер Декстер, во время войны я служил в форте Адамс. Я сюда вернулся. В Ньюпорте я — четверть часа. Прекрасный день. Прекрасное место. Немного закружилась голова. От счастья до печали — один шаг.
— Можно узнать, что вы сказали машине?
Я повторил то, что сказал, и перевел немецкую фразу: «Подожди немного, отдохнешь и ты».
— Фразы избитые, мистер Декстер, но последнее время я замечаю, что если мы избегаем банальностей, то и банальности начинают нас избегать. Я никогда не смеюсь над стихотворениями Генри Лонгфелло, который прожил много счастливых недель в Ньюпорте и окрестностях.
— Это я знаю.
— Вы не скажете, где тут можно взять напрокат велосипед?
— У меня.
— Тогда я буду у вас в гараже через час… Мистер Декстер, я надеюсь, мое легкомыслие вас не обидело?
— У нас в Новой Англии легкомыслие не в чести, но ничего обидного вы не сказали… Еще разок — как там написал этот немец?
— В стихах он обращался к себе, поздно ночью, в башне, среди глухих лесов. Он написал их алмазом на окне. Это — последние слова самого знаменитого в немецком языке стихотворения. Ему было двадцать с чем-то лет. Отдыха он ждал до восьмидесяти трех.
Мы подъехали ко входу в «X». Он остановил машину и продолжал сидеть, держа руки на руле, потом сказал:
— Завтра будет пять недель, как умерла моя жена… Она была высокого мнения о стихах Лонгфелло.
