– Царь! Я заранее знал и опасался, – отвечал Демарат, – что, высказав правду, оскорблю тебя. Я не стал бы говорить, что думаю о спартанцах, если бы ты не приказал мне быть откровенным. Надеюсь, ты не подозреваешь меня в чрезмерной пристрастности к людям, которых я восхвалял; ведь они мои злейшие враги, навсегда изгнавшие меня с родной земли. А твой отец приютил и защитил меня. Искренняя благодарность за его милости побуждает меня давать оценки, благоприятствующие твоему делу.
Как ты справедливо заметил, я не буду сражаться один против двадцати или десяти воинов; даже против одного, если не возникнет крайняя необходимость. Я не говорю, что любой спартанец может успешно противостоять десяти или двадцати персам. Если в бою один на один они не превосходят других воинов, то, когда организованы в отряд, даже маленький, их превосходство не вызывает сомнений.
Если говорить о свободе как причине того, что их трудно повести в безнадежное сражение, то эту свободу нельзя считать неограниченной, похожей на свободу дикарей, где в бою каждый дерется по своей воле для собственного удовольствия. Свобода греков определяется законом. Спартанские воины – не чьи-то рабы, подгоняемые бичом, – в этом ты прав, но все они преисполнены чувства долга, который обязывает их повиноваться. Власть закона над ними гораздо сильнее, чем власть бича над твоими подданными. Кодекс чести предписывает им сохранять ряды, твердо удерживать свои позиции, сражаться или погибнуть.
Вот какова правда о них. А если мои слова кажутся тебе глупыми, в будущем я промолчу.
Я честно высказал все, что думаю, потому что ты приказал мне это сделать. Тем не менее я искренне желаю, чтобы все твои замыслы исполнились.
Опасность, которую могла бы представить маленькая армия Спарты бесчисленным войскам Ксеркса, показалась царю нелепой, и он не рассердился, услышав предупреждения Демарата, а, улыбнувшись, отпустил советника.
Оставив в крепости Дориска военный гарнизон и губернатора, Ксеркс направился вдоль северного побережья Эгейского моря. Огромные орды людей и животных, заполонившие все дороги, пожирали все съедобное, что попадалось им на пути, и выпивали все ручейки и речки. Однако провианта и воды все равно не хватало, и пришлось разделить войско на три колонны. Одна продолжала путь вдоль берега, вторая маршировала в глубине страны, а третья – между ними. Так войска могли опустошать более обширную местность. Кроме того, все мужское население этих областей, способное носить оружие, заставляли присоединяться к армии, топтавшей их земли, – армии оборванной, морально и физически ослабленной, страдающей от голода, жажды и невзгод. Этот поход, возможно, был самым гигантским преступлением против прав и счастья человека, какое только было совершено на земле.
