— Да ты у нас, оказывается, герой, — тут же подцепил Харальда Радемахер. — А он наверняка о порнухе узнал. По этой твоей, как её там, ауре.
Райф, разумеется, густо покраснел, но пробурчал:
— Ещё он вечно опаздывает. Ну разве это по-немецки?
— Он вообще не достоин называться немцем, — тонко выкрикнул Хафнер. — Он измывается над ценностями германского народа, он предатель, таких просто вешать надо, он глумится над идеей национал-социализма, он даже насмехается над самим фюрером!
После этого риторического приступа Хафнер, задрав острый подбородок, высокомерно оглядел присутствующих и вышел из комнаты. Радемахер подпёр закрывшуюся за Хафнером дверь табуретом и с заговорщическим видом уселся на него.
— Слышь, Вилли, — Эрвин посмотрел на Фрая, тихо сидевшего в углу со своей Библией, — а ты что думаешь по поводу нового начальника?
Фрай поднял от книги ясные глаза:
— Я б за такого командира, не задумываясь, жизнь отдал.
— Ну ты скажешь, — Дикфельд неуверенно хохотнул.
— А с тобой он о чём говорил? — хмуро поинтересовался Хайнц у Фрая.
— О вере.
Радемахер покосился на Вилли и ухмыльнулся:
— Вы только представьте: как этакий дылда на свою шалаву умещается? Трудно, поди, работать, когда баба тебе в пуп носом тычется.
Все заржали.
— А он её на табуретку ставит и нагибает, — предположил Майер, всегда готовый порассуждать на подобные темы. — Ну и дубина, наверное, у этой жерди.
— А тебе завидно?
Вновь раздался гогот. Фрай захлопнул книгу и молча отошёл к окну. Он был единственным в отделении, кто никогда не забывал о вечерней молитве и держал в шкафчике Библию, ежедневно извлекаемую на свет божий, что служило дополнительным поводом для издёвок: видя такое проявление благочестия, прочие нарочно заводили при Вилли неприличные разговоры или принимались изощряться в грязных шутках.
Радемахер тем временем, приложив ухо к двери, прислушивался, не возвращается ли Хафнер.
— А вот и наш засранец, — объявил он.
Дверь толкнули. Курт покачнулся на табурете, хулигански ухмыляясь.
— Занято! — заорал он нарочито противным голосом.
Дверь распахнулась с такой силой, что Радемахер кубарем покатился по полу вместе с табуретом. В проёме, почти касаясь чёрной фуражкой притолоки, стоял Штернберг, затянутый в свой безукоризненно элегантный мундир, презрительно спокойный, с неизменной иронической полуухмылкой на устах.
— Доброе утро, воины.
— Ой… — Радемахер медленно поднимался с четверенек. — Оберштурмбанфюрер… виноват… не знал, что это вы…
