Полибий (и Ливии, явно вслед за ним) рассказывают нам, что Сципион, опытный в делах военных, но не в обращении с бунтовщиками, испытывал серьезную тревогу и замешательство. Если это было так, его действия этого не показывают. Для новичка, да и для опытного командира, его действия в данной ситуации кажутся шедевром рассудительности, такта и решимости. Он послал сборщиков, чтобы собрать взносы, наложенные на различные города для содержания армии, и позаботился дать знать, что деньги пойдут на погашение задолженности солдатам. Затем он опубликовал прокламацию, что солдаты, чтобы получить жалованье, должны прийти в Новый Карфаген – все вместе или отдельными группами, как они желают. В то же время он приказал армии в Новом Карфагене готовиться к маршу против Андобала и Мандония. Эти вожди, кстати, услышав, что Сципион несомненно жив, убрались в пределы собственных границ. Таким образом, мятежники, с одной стороны, оказались лишенными потенциальных союзников, а с другой – набрались смелости двинуться в Новый Карфаген, привлекаемые перспективой получения платы и, еще более, уходом армии. Они оказались, однако, достаточно осторожны, чтобы выступить все вместе.
Семеро трибунов, которые расспрашивали их о жалобах, были посланы им навстречу с секретными инструкциями выявить вожаков и пригласить их к себе на обед. Мятежники прибыли в Новый Карфаген на закате и приободрились при виде армии, готовящейся к маршу. Прием также усыпил их подозрения; их приветствовали так, как будто они прибыли как раз вовремя, чтобы сменить уходящие войска. На рассвете войска действительно выступили, согласно приказам, но у ворот были остановлены и сложили вещи. Затем охранники мгновенно получили приказ перекрыть все выходы из лагеря, а остальные войска – окружить мятежников. Последние тем временем были созваны на общее собрание и охотно повиновались приказу, ибо думали, что и лагерь, и сам полководец уже у них в руках.
Первый шок они пережили, когда увидели своего полководца полным здоровья и сил, а вовсе не больного, как они ожидали. Второй удар пал на них, когда, после неприятного молчания, он обратился к ним со словами, странным образом не соответствующими опасности его положения. Ливии приводит речь слово в слово и полностью, и в его изложении она кажется шедевром ораторского искусства и стиля. У Полибия она короткая и блестящая, более естественная по тону, и предваряется замечанием, что Сципион «начал говорить примерно следующее». Любитель литературных красот предпочтет версию Ливия; но историк, взвесив время и обстоятельства, предпочтет версию Полибия, хотя она передает скорее общий смысл, чем подлинные слова Сципиона.
