— Эх, если бы вы чуточку лучше меня знали, товарищ Пронин. Если бы мы с вами были старинными знакомыми. Вы бы не сомневались, что Николай Павловский не стал мещанином, не зажрался, не заржавел в начальственном кресле. Жена мне говорит: как был Павкой Корчагиным — так им и остался. Для меня вообще этого елочного праздника не существует — спросите у кого угодно. Я в 23.00 лег спать и в четыре утра проснулся, чтобы идти на службу.
Костюм Павловского был аскетичен: старенький потертый френч, солдатские сапоги. И очки он носил самые дешевые, да еще и дужку явно чинили, паяли. Облик соответствовал его словам. Но доверять нельзя ни словам, ни скромному костюму.
— Как могло случиться, что в учреждении, которое возглавляет такой несгибаемый боец, из сейфа пропал документ государственной важности?
— Я знаю, что меня вышибут из партии, — голос Павловского снова дрогнул. — Знаю, что арестуют. Наверное, будут бить. Не отрицайте, я все это знаю. Лучше убейте меня сразу. А стреляться я не буду. Я верю, что еще смогу пригодиться Родине. Не за горами большая война. Я рядовым пойду… Я грудью… — И Павловский снова зарыдал, прикрыв лицо огромным клетчатым платком, в который уже не раз сморкался.
— Ну, будет вам, — Пронин налил ему воды. — Выпейте. А хотите коньяку? — В портфеле Пронина нашлась и фляга. Пронин сразу понял, что святоша Павловский не держал в кабинете коньяку… Он расстегнул Павловскому френч. — Никто не собирается вас бить.
— А я хочу, чтобы били! — завизжал Павловский. — Меня мало убить! Я должен был предвидеть. Я должен был утроить охрану, каждый месяц заказывать новый сейф! У страны украли коды, а у меня украли честь. Кто мне ее вернет? Может быть, сейчас эти коды изучает Черчилль… — Павловский не переставал всхлипывать, сморкаться и утирать слезы.
— Итак, вы ушли домой поздно вечером. Расскажите, как это было. С кем попрощались, что заперли. По порядку и с подробностями.
— В десять вечера я выпил вот за этим столом стакан чаю с ванильным сухарем. Я всегда так делаю, чтобы уже не ужинать дома. В конторе уже никого не было. Работа шла в залах телеграфа, куда круглосуточно приходят клиенты…
— Сейчас меня не интересует общедоступная половина здания. Я спрашиваю про контору.
— Я прошелся по пустым коридорам, гасил свет в кабинетах. Зашел к командиру охраны. После моего ухода он выпускает в коридоры собак. Командир охраны… Товарищ Арефьев заверил меня, что сигнализация работает в штатном режиме и собаки готовы нести службу. Я пожал ему руку и вышел на улицу. Как раз подошел трамвай — почти пустой. Я проехал три остановки и вышел на Пушкинской, чтобы пройти на Большую Бронную, где я живу. Ничего подозрительного я в тот вечер не заметил. Увы… Даже машин поблизости от телеграфа не было. Только на улице Горького было кое-какое движение.
