Странная образовалась вокруг меня компания. Как мы веселились? Мы не играли в компьютерные игры, не бегали за девчонками, не танцевали на дискотеках. Мы переходили от толпы к толпе, задирая прохожих, чуть толкая, чуть подсмеиваясь. И всегда у меня было ощущение: то ли мы за кем-то следим, то ли мы что-то непонятное ищем.
Вот «огонь-ребята» улыбнулись, переглянулись. На другой стороне улицы им так же загадочно улыбнулся черноволосый парняга с кавказским носом и выразительными чёрными глазами. Молчок, кивок, разошлись, а вот и опять сошлись. Едва заметные движения руками – таинственный обмен произошёл. Кавказец, словно не было никаких переглядок и движений руками, с безразличным видом отходил в сторону. Был во всех их поступках и движениях непонятный ритм и смысл, до которого я поначалу не доискивался. А доискаться, как вскоре стало ясно, было совсем и не трудно.
Иногда к нам подходили взрослые. Одного, высокого, с крючковатым облупленным носом, я запомнил. Отойдя в сторонку, Юрка отвечал ему что-то коротко, быстро и мял руками свою бандану с черепушками. Возвращаясь к нашей компании, он вытер платком взмокший лоб, из чего я заключил, что этого носатого даже сам Юрка побаивался.
Я спросил у Юрки:
– Кто это?
– Это член ордена Сатаны, – объяснил мне Юрка. – Он двоюродный брат Алистера Кроули и женат на дочери начальника тюрьмы, которая мне приходится тёткой. Во время огненного ритуала он потерял голос, но сатанисты выхлопотали ему пенсию, чтобы он приходил сюда пить нарзан и успокаивать свои нервы. Голос постепенно восстановился.
Я посмотрел на Юрку: не смеётся ли? Но он смотрел мне в глаза прямо, почти строго и совсем не смеялся.
В тот же вечер, попозже, меня угостили косячком. Стало весело. Я смеялся, и все кругом смеялись тоже. Подсел носатый человек и стал со мной разговаривать. Он расспрашивал меня про мою жизнь, про отца, про Валентину.
Что молол я ему – не помню. В памяти запечатлелись лишь его удивлённые глаза и голос, с недоумением переспрашивающий: «Прометей? Точно Прометей?» И как я попал домой – не помню тоже.
Очнулся я уже у себя в кровати. Была ночь. Свет от огромного фонаря, что стоял у нас во дворе, против метростроевской шахты, бил мне прямо в глаза. Пошатываясь, я встал, подошёл к крану, напился, задёрнул штору, лёг, посадил к себе под одеяло котёнка и закрыл глаза.
И опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у моего изголовья и, в тон маятнику от часов, стала меня баюкать:
