— Да я, Дим, и сам… что не должны бы, значит… ни в коем случае…
И Димка увидел, как незнакомец улыбнулся второй раз.
— Хорошо, хорошо, — я верю, только вы теперь не убегайте из дому, ребятишки.
И Димке, которому перед тем важным, что было теперь перед ним, побег показался таким далеким и ненужным, что он ответил твердо за двоих:
— Нет, мы не побежим…
За обедом Топ сидел-сидел, да и выпалил:
— Димка, давай гвоздь, а то я мамке скажу, что ты колбасу воробушкам таскал.
Димка чуть не подавился картошкой и громко зашумел табуреткой. К счастью, мать вынимала в это время из печки похлебку, а бабка была туговата на ухо, а Головень еще только входил в хату. И Димка шепнул Топу, толкая его ногой:
— Вот дай пообедаю… у меня уже припасен, хороший…
«Чтоб тебе неладно было! — подумал он, вставая из-за стола. — Вот дернуло за язык». И так как никакого гвоздя у него не было, то он остановился на дворе, раздумывая, откуда бы раздобыть. После некоторых поисков и долгих усилий в сарае из стены он выдернул здоровый железный гвоздь и отнес его Топу.
— Большой больно, — остался недовольным Топ, внимательно рассмотрев толстый, неуклюжий гвоздь.
— Что большой? Вот оно и хорошо, Топ. А что маленький, заколотил, ну и все, а тут долго сидеть можно: тук-тук!.. Хороший гвоздь!
Вечером Жиган стянул у Онуфрихи небольшой кусок чистого холста для повязки раненому…
— Ёду где-нибудь достать надо…
— Какой-такой ёд?..
— Желтый, жгучий… как задерет, взвоешь прямо, а потом сразу затянет. У нас, как стояли солдаты, мне мамка на руку налила…
Из своих запасов Димка захватил кусок сала поздоровей и направился на другой конец села к попадье. Вместо нее дома он застал отца Перламутрия, который в одном подряснике и без сапог лежал на кушетке. Он был, по-видимому, в самом хорошем расположении духа. Напротив него на стене висела картина, где какой-то седовласый старец с необыкновенно морщинистым лицом сидел, упершись локтем на стол, а перед ним шли облака или что-то вроде облаков, из-за которых выглядывали женские лица неимоверной красоты, кубки с выпирающим, как мыльная пена, вином и бал, или, вернее, уголок бала… В бешеной мазурке проходила пара, он — ловкий, с шеей, поднятой до пределов возможного, а она — легкая, розовая, как мечта, с длинным шлейфом и талией, необыкновенно грациозной и изогнутой. Под этой картиной была подпись: «Воспоминания о минувших юностных днях».
Вошел Димка нерешительно, завернутый кусок сала держа за спиной.
