Должен признаться: когда я узнал, что Александр Ширвиндт вызывает на поединок Джэка Леммона, которого мы увидели в этой же роли всего лет десять назад, у меня возникли серьезные сомнения. Ну к чему эта состязательность? Фильм с Леммоном получил мировое признание, широко прошел в нашем прокате. Что можно еще добавить к уже сказанному? А без этого - стоит ли вообще затевать всю историю?
Чтобы не интриговать дальше, скажу, что такого класса игру Ширвиндт, на мой взгляд, показал один раз, когда Анатолий Эфрос поставил "Снимается кино". Зная особенности индивидуальности актера, режиссер придумал тогда дверь, в которую его герой вынужден был ломиться. С тех пор прошло почти три десятилетия, многое стерлось из памяти, но дверь эту забыть невозможно, ибо она стала художественным образом, метафорой, доминантой спектакля.
Перед Трушкиным возникла та же проблема: как избавить актера от необходимости проявления открытого драматического темперамента? Мелодрама есть мелодрама, и от сюжета пьесы никуда не деться: герой Ширвиндта смертельно болен, о чем знают не только окружающие, но и он сам, хотя и держится мужественно, разве что иногда срывается чуть-чуть, да и то тут же берет себя в руки.
Режиссер и актер полагают, что Скотти и на смертном одре не обойдется без юмора. При этом они исходили из самой пьесы, ее обстоятельств, свидетельствующих о том, что Скотти не раз попадал в самые невероятные передряги, но всегда находил в себе силы начать все сначала.
ИЗБРАННЫЕ МОНОЛОГИ
Ах, Боря, Боря! Когда мы затевали нашу "переписку", я страстно надеялся на твою уникальную фактологическую злопамятность, но, увы, - годы берут свое, и некоторые отсеки твоей уникальной памяти начали склерозировать.
Не ставил я "Чудака", а только играл в нем, может быть плохо. Что касается "капустников", то здесь ты не подкачал в воспоминаниях, и я благодарен тебе за память - значит, тебе это нравилось, что для меня лично немаловажно. Сегодня, конечно, наивно кичиться нашей тогдашней смелостью и левизной, но хочется. Ведь многие шутки даже сегодня, в шабаш гласности и вседозволенности, когда иногда хочется крикнуть: "Назад, к партийной цензуре!" - звучат почти смело. Когда в шестидесятых годах с появлением первых подземных переходов в Москве мы говорили, что советские архитекторы строят большой подземный переход от социализма к коммунизму, в зале не смеялись, а оглядывались на двери. По форме наши "капустники" строились обычно как репортажи с мест. Вот пример.
