- Малыш, - сказал он, мягко полуобняв меня за плечи. - Я слышал, что у тебя там что-то родилось?
- Да! Вот!.. - и я поведал ему о своих терзаниях.
- Дурашка! Сколько тебе лет?
- Двадцать четыре.
- Мило! Представь себе, что у тебя дочурка. Проходит каких-нибудь семнадцать лет, ты сидишь дома, уже несвежий, лысеющий Шурик, и ждешь с Таточкой свою красавицу Фиру. А Фиры нет. Она пошла пройтись. Ее нет в двенадцать, в час, в два. Ты то надеваешь, то снимаешь халатик, чтобы куда-нибудь бежать, и вдруг звонок в дверь. Вы с Таточкой бросаетесь открывать. На пороге стоит лучезарная, счастливая Фира, а за ней стою Я! "Па-па, - говорит она, - познакомься, это Леня". Ты втаскиваешь ее в дом и в истерике визжишь все, что ты обо мне знаешь и думаешь! "Папочка, говорит она, - ты ничего не понимаешь: я его люблю". И я вхожу в твой дом. Малыш! Тебе это надо?
С тех пор я хочу только сыновей.
Боря, хватит отмалчиваться - подключайся!
АНТИЮБИЛЕЙ УТЕСОВА
Иосиф Леонидович Прут, которого люди разного возраста вовсе не из амикошонства зовут Оня Прутик, любит повторять, что из всех форм-деятельности только общественная работа почему-то материально не поощряется, хотя именно ей отдаются лучшие силы и помыслы.
Говорю об этом потому, что юный Ширвиндт вполне мог бы расписаться под этими словами. Господи, на скольких юбилеях он выступал, в скольких вечерах актерской самодеятельности принимал участие! Но... крови и нервов при этом он попортил изрядно, особенно близким.
На следующий день после антиюбилея Плятта состоялось заседание Совета Дома актера. В него входили самые известные актеры, режиссеры, критики, близкие к Дому. Эскин собирал нас не так уж часто, всего пару раз в году, чтобы напомнить о днях прожитых, а главное - подумать о будущем. Обычно заседания эти устраивались в гостиной, между репетициями и спектаклями, за чашкой чая. Все приходили с удовольствием, ибо помимо любви к Дому и Эскину постоянно испытывали потребность в общении друг с другом.
У входа меня встретил Леонид Осипович Утесов, поздравил, расцеловал за Плятта и сказал буквально следующее: "Я понимаю, дать мне это, - он выразительно указал на грудь, намекая на Звезду Героя, о которой мечтал, как ребенок, вы не можете. Но сделать старику приятное под занавес и устроить антиюбилей вполне в ваших силах". Тут же подошел Эскин и заявил, что еще вчера подумал о том же. А раз Леонид Осипович сам изъявил желание, мы сделаем это немедленно. Так что моего согласия фактически и не требовалось.
