— Степан.
— Куда ты полез? Что ты можешь? Ты козявка, ничтожество.
— Я человек.
— Ты забудь даже свое имя.
— Нет.
— Попавший в фокус забывает все. Сейчас ты узнаешь, что такое фокус. Сейчас ты почувствуешь.
Миллионы невидимых раскаленных игл, выброшенных засветившейся поверхностью шара, летели в одну точку — к центру. Туда, где висел человек. Впиваясь в его тело, они причиняли короткую нестерпимую боль и гасли, но на смену им летели новые иглы, и с каждым укусом он вспоминал поражение, неудачу, несчастье, обиду. Он ощущал величие тех, кто причинял ему боль. Свое ничтожество и их могущество.
Спасительная темнота забытья заволакивала время от времени сознание жертвы, но терпение хозяев золотого глаза казалось безграничным.
Иногда в голосе звучали отеческие интонации. Он настаивал, поучал, объяснял, и тогда пытки прекращались. Вместо раскаленных игл к фокусу шара начинали поступать совсем другие излучения. Они наполняли тело Степана сытостью, ощущением благополучия и короткого дремотного чувства счастья.
Странные видения время от времени возникали в мозгу Степана. Он видел гигантские пирамиды, сложенные посреди немых городов. Его глазам являлись лживые боги и пророки, которым удалось обмануть жителей городов, слишком занятых собственными повседневными делами. Боги взбирались на вершины, укреплялись там и застывали в бронзовой неподвижности. А внизу, в тени пирамид, спокойно кормились их старательные почитатели.
Но как только Степан хотел что-то изменить в своем положении, едва он пытался дернуться, вывернуться из проклятого фокуса, как шар оживал, и Степан сразу же начинал ощущать раскаленную точку фокуса, шарившую внутри его беззащитного тела, искавшую центры нервных сплетений и разрушавшую одну за другой кладовые его памяти.
Один раз он увидел внутреннюю поверхность шара, излучавшую мыльные пузыри. Их радужный строй, все ускоряясь, летел к нему со всех сторон пространства, обволакивал густой пеной, не давал дышать, забивал рот сладкой ватой. Он глотал эту пену до тошноты, до рвоты, она переполняла легкие и желудок, и когда в очередной раз голос шара спросил его об имени, он не знал, что ответить.
Больше он не ощущал себя цельной личностью. Его разняли, разложили на отдельные шарики, каждый шарик, возможно, и имел собственное название, но единой человеческой сущности у них уже не было.
Время относительно. Оно становится таковым, преломившись в призме человеческого сознания. Но если сознание раздроблено, расчленено на отдельные части — время тоже теряет свою целостность и как бы распадается на отдельные крохотные эпизоды, не связанные между собой логикой причинно-следственных связей.
