Я оказалась в одиночестве.
Ниалла исчезла, хотя я не видела, как она уходила. Поскольку я слышала тихое бормотание голосов за сценой, Руперт, предположительно, до сих пор на мосту над кукольной сценой.
В этот момент я решила пустить в дело физику. Как я говорила, викторианские архитекторы зала сделали из его внутренностей идеальный звуковой отражатель. Обширные пространства темной лакированной деревянной обшивки подхватывали малейший звук и прекрасно его фокусировали. Стоя в центре помещения, я обнаружила, что благодаря своему острому слуху могу с легкостью разобрать каждое слово. Один из голосов, которые до меня доносились, принадлежал Руперту.
— Черт побери! — говорил он громким шепотом. — Черт побери, Ниалла!
Ниалла ничего не ответила, хотя мне показалось, что я слышу всхлипывание.
— Что ж, мы должны положить этому конец. Это очевидно.
Положить конец чему? Она сказала ему, что беременна? Или он говорит о своей ссоре с Маттом Уилмоттом? Или с Гордоном Ингльби?
Больше я ничего не расслышала, потому что дверь в кухню отворилась и в зал вышли викарий, ведущий под руку Безумную Мэг, и две помощницы.
— Об этом не может быть и речи, — говорила Синтия, — не может быть и речи. Это место провоняло испарениями красок. Так что у нас негде…
— Боюсь, в этом случае я должен отклонить твои возражения, дорогая. Этой бедняжке надо где-то отдохнуть, и вряд ли мы можем отослать ее…
— В лесную лачугу? — спросила Синтия, и ее щеки залила краска.
— Флавия, детка, — сказал викарий, заметив меня. — Ты не могла бы сбегать в дом священника? Дверь открыта. Будь так добра, убери книги с кушетки в моем кабинете… не важно, куда ты их положишь. Мы сейчас туда придем.
Внезапно из-за кулис появилась Ниалла.
— Секундочку, викарий, — произнесла она. — Я иду с вами.
Я видела, что она держит себя в руках, но с трудом.
Кабинет викария выглядел так, словно Чарльз Кингсли[47] только что отложил перо и вышел из комнаты. Книжные полки от пола до потолка были тесно заставлены книгами, которые, судя по мрачным переплетам, могли быть посвящены исключительно духовным вопросам. Заваленный стол заслонял большую часть единственного в комнате окна, и черная софа, набитая конским волосом, — Эверест пыльных книг — наклонилась под невероятным углом на потертом турецком ковре.
Не успела я переложить книги на пол, как пришли Ниалла и викарий, заботливо провожая Мэг к софе. Она выглядела оглушенной, едва выдавив Ниалле пару слов, когда та помогла ей лечь и расправила ее грязное платье.
