Спят эти двое - глаза в глаза,
Словно слитые лицами.
С туманом сада их дыханье сливается,
Они поворачиваются, не прерывая сна.
Это мы, это мы им снимся, мы - глубина их сна -
Мы, изгнанные из тепла их постели.
С ними никогда ничего не случится.
Веки прикрыты, и тень так темна...
А мы, сбросив кожу, тихо, еле-еле
Выскальзываем в иные времена.
Заморозки.
Бреду в шиповниках, в алой горечи -
Мраморные пальцы среди ягод - греческие девы,
Ты их привёз
с европейской свалки древностей, из-за моря, чтоб
Скрасить свою жизнь тут, в Нью-йоркских дебрях.
Скоро этих белых дам накроют - каждую - дощатой будкой
От разрушительных непогод...
Каждое утро
Садовники (белый пар изо рта)
Осушают пруды, опадающие как лёгкие, но вода
Снова покрывает плоское дно и сухую тину,
Малёк золотой рыбки валяется,
словно корка от апельсина.
За эти два месяца
я изучила твою усадьбу всю назубок,
И выходить незачем:
она от мира отрезана полосами дорог,
Там машины, идущие на Север и на Юг, отравляют воздух,
В ленты раздавливают одурманенных змей...
А здесь - сухие и поздние
Травы с моими башмаками делятся печалью своей.
День забыл, что когда-то он был днём.
Леса болят и скрипят.
Наклоняюсь над безводным прудом,
Где рыбки извиваются, когда подмерзает грязь.
Я их подбираю - каждая блестит, словно красный глаз.
И озеро - кладбище старых коряг и картин былых -
Распахивается и смыкается,
в число запрятанных отражений
принимая их.
На палубе. Среди Атлантики. Среди ночи.
Словно в вуали завёрнутые сами в себя,
Молчаливые, как манекены в витрине,
Несколько пассажиров внимательно, даже очень,
