А когда ему удавалось заработать четверку — и такое изредка приключалось, — то еще за квартал от дома начинал орать:
— Оправдал! Оправдал! Оправдал! Ничего не скажешь, хорошая лиса!
Он нес чепуху и про Последнюю улицу. Конечно, лгал тем, кто на ней сроду не бывал.
Будто бы Последняя улица самая длинная на всей планете. Если его послушать, то собак Последняя улица кормит рыбой, как где-нибудь на севере, а все мальчишки, как на подбор, боксеры.
Каждый человек — целый мир.
Мелко накрапывал дождь. Хаким Садыкович накинул на себя плащ, напялил на голову старую шляпу. Жена не стала допытываться, зачем он одевается и куда направляется.
В такую непогоду ему не сидится дома, так же как и в буран и в ливень.
Уже на улице, под дождем, он подумал: «Зря не взял зонт». Но возвращаться ему не хотелось. Когда человек спешит, разве он думает об удобстве?
Зеркальная гладь улицы под моросящим дождем начинает жить новой жизнью. В такой час, будто весь мир, опрокидывается, и ты под своими ногами вдруг замечаешь тучи, силуэты домов, призрачные тени машин. Такое открытие возможно лишь тогда, когда ты очень уж любишь дождь.
Сегодня в нем молчит художник, беззаветно преданный природе, восторженный ее сын. Просто по улице спешит озабоченный человек. Все началось со звонка Нафисы, секретаря райкома комсомола: «По вашей просьбе на Последнюю улицу посылали двух вожатых, оба вернулись ни с чем. Обижаются, что ребята трудные, и вообще отказываются с ними работать. Я понимаю, конечно, никуда не годных детей нет, но все же…»
«Мы в их возрасте не умели отказываться от вожатых, — подумал судья, вспоминая свою юность. — Мы принимали всех подряд, кого нам присылали. Может быть, мы в то время получали таких вожаков, каких мы сами заслуживали?»
А каких вожатых заслуживает нынешнее поколение подростков?
Хаким Садыкович еще не представлял себе, с чего начнется его разговор с Земфирой, Азаматом и другими. А поговорить с ними надо.
Есть отчего прийти в смятение. Кто это утверждал, что «каждый человек — это мир, который с ним рождается и с ним умирает»? Мысль яркая, блестящая, но… спорная. Почему вместе с человеком должен умирать весь его мир? Ради чего он жил?
Подобный вопрос он не стал задавать Земфире, когда переступил порог дома своего однополчанина. В ее возрасте, наверное, еще не принято говорить на абстрактные темы. Тринадцать лет — никудышный возраст для философских споров.
— Где наш бабасик? — спросил он, раздеваясь.
