Ганс тщательно разработал свои планы. На другой день, в четверг, он по-прежнему оставался в своей комнате. Мать, решив, что ее мальчик скрывает какое-то более серьезное недомогание, стала звонить доктору Хайсе, но ее перебил голос полковника из соседней комнаты.
— В чем дело, Фридрих? Оставь меня в покое. Я вызываю доктора Хайсе.
— Доктор Хайсе умер, — объявил полковник, появляясь в дверях. В руке у него была газета.
— Умер? — повторила его жена, бережно кладя трубку.
— Об этом сообщается в газете. Он принял яд.
— Когда?
— Прошлой ночью.
— Но почему? Он был таким спокойным, таким рассудительным, — воскликнула фрау Винтершильд, внезапно расчувствовавшись.
У полковника мелькнула жуткая мысль, но он поспешил отогнать ее. Лицо его покраснело, он ответил как можно спокойнее:
— Не имею ни малейшего представления.
Ганса весть о самоубийстве Хайсе оставила почти равнодушным. Он знал его как врача, но был слишком юн, чтобы знать как друга. Так или иначе, из школы ушло трое учителей, и вопросов никто не задавал. Не спрашивать, как и почему, становилось нормой.
Попозже фрау Винтершильд, не удержавшись, позвонила фрау Хайсе, чтобы узнать подробности трагедии. Полковник не решался спрашивать, что ей стало известно, но его жена выложила все по собственной инициативе.
— Бедная Агнета держится замечательно, — сообщила фрау Винтершильд, — однако сообщила мне только, что вчера доктор был в хорошем настроении, потом к вечеру ему кто-то позвонил, и этот разговор, кажется, привел его в уныние. Примерно через четверть часа после его смерти за ним приехали гестаповцы.
— Какая трагедия, — произнес полковник.
На другое утро, в пятницу, Ганс объявил, что может идти в школу. Полковник сказал, что рад этому. Перед самым уходом мальчик взволнованно напомнил отцу, что это день получения карманных денег. Полковник полез в кошелек и дал сыну марку.
— Не ешь слишком много шоколада, — предупредил он. Ганс, не говоря ни слова, выбежал на улицу и со всех ног помчался в скобяную лавку, где купил перочинный нож с шилом. В школу он опоздал на десять минут.
В половине двенадцатого началась обычная пятнадцатиминутная перемена. Чюрке при всеобщем любопытстве неторопливо подошел к Гансу и спросил:
— Как рука, солдат?
— Как спина, трусишка? — ответил Ганс, слегка ошарашенный собственной смелостью.
Что такое?
Остальные ребята изумленно переглянулись. Несколько самых робких вышли во двор.
— Кажется, наш герой вздумал дерзить, — протянул Чюрке. — Ну что ж, раз кровопускание так воодушевляет тебя, мы его повторим.
