заметить, но узнать меня не смогла бы никак.
— Вы не могли бы сейчас примерно вспомнить рост и вес той женщины? — задал следующий вопрос Люциус, вернувшись к осмотру затылка сеньоры.
Линарес ответила не сразу.
— Она сидела, — в итоге медленно произнесла она. — Но я бы не сказала, что она была намного выше меня. Возможно, потяжелее, но и то самую малость.
— Прошу прощения, что это занимает столько времени, — сказал Маркус. — Но еще один момент… у вас нет какого-нибудь портрета вашего ребенка? Вы можете открыть глаза, если это необходимо.
— Ах да… — Сеньора Линарес развернулась в кресле. — Я принесла один мисс Говард, она попросила — у вас же сохранилась та фотография?
— Конечно, сеньора, — ответила мисс Говард, беря со стола фотографический снимок размером где-то три на пять дюймов, заключенный в рамку. — Вот она.
Пока мисс Говард вручала портрет сеньоре, Маркус и бровью не повел, даже не ослабил хватку на ее запястье, так что женщине пришлось брать фотографию левой рукой. Маркус проследил за тем, как она посмотрела на портрет, не переставая сверяться с часами; затем сеньора протянула снимок Люциусу, который в свою очередь поднес его к лицу Маркуса.
— Он был сделан всего несколько недель назад, — уточнила сеньора. — Весьма примечательная работа — Ана здесь так исполнена жизни и энергии, а ведь сейчас чрезвычайно редки фотографы, способные уловить подлинную душу ребенка. Но этот человек преуспел в своем ремесле, вы не находите?
Оба Айзексона, что называется, мельком глянули на портрет, после чего Люциус, не зная куда лучше его примостить, обратился ко мне:
— Стиви… не мог бы ты?…
Я снова вскочил, чтобы забрать у него фотографию и передать ее мисс Говард, которая уже успела вернуться к своим деловитым записям. Задержавшись буквально на пару секунд, чтобы самому бросить взгляд на портрет, я… ну, в общем, здорово она меня поразила, чего уж там. Мне как-то не то чтобы часто доводилось возиться с малыми детьми, так что они меня особо не трогали. Но эта крохотная девчушка с мягкими темными волосами, чуть ли не круглыми черными глазенками и пухлыми щечками, обрамлявшими улыбку, словно говорившую, что ее обладательница готова к любым забавам, уготованным ей жизнью, — в общем, было в ней что-то, знаете, притягивающее. Может, из-за того, что в ней чувствовалось больше характера, чем в обычном младенце; хотя, возможно, все это представилось мне оттого, что я знал о ее похищении.
Только я успел вернуться на подоконник, как Маркус — его глаза все еще были прикованы к часам — пробормотал:
