И все забыли о том, как боялся человек нелюдя в подобном себе.
То ли Владыка неощутимо напомнил советникам о том, что было, но Ресс и Дмитерас отвели гневные взгляды, спохватились – не Тварь ли повлияла на них так, что себя забыли?
Впечатлительный провидец, с головой ушедший в видения прошлого, вынырнул белей головы Владыки. Да, погибал мир Вавилора. Тут не поспоришь. Но невыносимо осознавать, что в тебе никогда не проявится дремлющая эльфийская сущность. Никогда, пока жива на Вавилоре горстка проявленных эльфов. Да и после ухода кого-нибудь из них истинная суть проснется в человеке, только если на него упадет жребий Судьбы, и какая-нибудь жрица Истины укажет пальцем и скажет – «Тебе – быть!» И белоголовый Владыка подтвердит инициацию словом Воли.
«Стань!» – сколько раз Диметрасу снился этот приказ! Сколько раз он просыпался от счастья и тут же умирал от горя, видя по-прежнему человеческое тело. Лучше бы ему не знать никогда свою скрытую сущность. Он помнил жрицу Истины Асарии, ее сочувственную улыбку и приговор: «Не выпустит тебя вода Вавилорского Колодца. Никогда не проснуться эльфу».
Все они – вода. Безликая, безвкусная, стоячая. Все они – люди.
– Разве плохо быть человеком, Дмитерас? – даже голос владыки заскрипел, как льдина.
Провидец поежился. Но ответил с достоинством:
– Спроси у гусеницы, плохо ли быть мотыльком. Или спроси у дерева, плохо ли быть поленом – ведь дрова уже не прорастут. Все мы хотим быть собой, Владыка, – признался Дмитерас, зная, что бессмысленно скрывать от натха сокровенные помыслы. – Все. Даже, наверное, тролли.
– Так-то оно так, но вот я не тороплюсь, – широко улыбнулся Ресс. – Что хорошего в собачьей жизни оборотней? Сплошные блохи!
Владыка вдруг напрягся, тронул двуцветный перстень. Вскинул глаза:
– Мне пора. Похоже, Тварь заглотила наживку.
– Какую? – воскликнули собеседники.
– Мы ее проводили сегодня из Пустоши.
* * *
Лерг брел по лесу, спотыкаясь, а сочная зелень детских глаз мерещилась ему в каждом лиcтке, в каждой травинке. И никто не мог ответить на единственный вопрос: почему опустошенное, выжженное дотла сердце – тяжче каменной горы?
Что-то внезапно остановило его, как будто ветка зацепилась за лямку котомки. Мастер скорее почуял, нежели услышал невнятный шепот. Легкий, пушистый, как одуванчик, смех словно погладил щеку: «Хочешь, я научу тебя выдувать красивые мыльные пузыри?» Он вытер слезы, но мир не обрел ясности и простоты. В глазах плыл белесый туман. Или снежное облако? Или его собственная душа?
