Не сдвинувшись... И смолк истошный вой рогов.
И дальше мы пошли, туда, где с лязгом крабы
Десятками клешней тянулись с потолков,
Хватая слитки душ, расплющенные в слябы,
И уносили их в сиреневый туман,
Слегка клубившийся и уползавший слабо
Туда, где взрявкивал, звеня, прокатный стан.
И в жерло узкое с каких-то транспортеров
Шла маршем за душой душа под барабан.
И черная река их выносила скоро
Из устья рыжего, а круглые катки
Подхватывали их безжалостно и споро,
И с грохотом они скользили вдоль реки,
Потом под черный вал раскатисто и ало
Затягивали их чугунные валки,
И каждая душа оттуда выползала
Раскинув веер искр, расплюснутой, как блин
Тысячеградусный, не потеряв накала...
А наверху сидел, следя за ней один
Суровый Люцифер, меж кнопок и верньеров.
Свой трон вертящийся, душ грешных господин
Слегка раскачивал; а руки Люцифера,
Как руки Рихтера, по клавишам пляша,
Решали для души расплющиванья меру.
— Так. Что теперь идет? — Бумажная душа.
— Пускайте на рольганг, но только — чтоб без стона!
(И на себя рычаг подвинул не спеша)
... — а прокатав, скрутить в подобие рулона,
и вновь отжечь ее в стакане Сатаны!»
Из трех подобных душ составилась колонна,
И были их ряды вдали еще видны...
«Auf die Berge will ich steigen
lachend auf euch niederschauen...»
(H. Heine)
Тут бродячих собак под навесом полно,
И морская вода попадает в вино,
На дюралевых ножках, как на сваях столы.
И читает стихи мне Ага Лачанлы.
И звучит надо мной ритм газели двойной,
И я слышу, что он в самом деле двойной,
Что его повторяет белесый прибой
И закат, оттененный иранскою хной.
И неправдоподобно-восточной стеной
Дворец ширваншахов торчит за спиной...
Этот берег стихов чем-то душу томит...
С ним когда-то на ты говорил Низами,
И хоть здесь лишь в стихах ты найдешь соловья,
И ни дня не бывает без ветра -—
но я,
Злостный враг буколических бредней Руссо,
Если жизнь обернется такой полосой,
Что тошнить меня станет от всех корректур,
От почирканных зеброобразно страниц,
От критических морд и начальственных лиц
(этих, чей карандаш по стихам — как Тимур
трупы слов оставляет и яростных птиц
на полях — чтоб в мозгах был налажен ажур)
Если тошно мне станет от серых фигур,
От солидных очков, от ладоней-мокриц,
От ровесников лысых и крашеных дур,
Изрекающих плохо срифмованный вздор,
Опускающих с хлопаньем шторки ресниц,
После взглядов, пронзительных, как фотоблиц
Гейне в горы грозился, ну а я уж сбегу
Под изодранный тент на морском берегу!
