— Чорта ль — на площадь? Если угодно -
Можно и проще...
— Неблагородно!
Татем бесславным в вечность не канем!
Сабля скользит по граниту Гром-Камня!
Конь глазом косит — не было б хуже,
Саблю, как косу, точит Бестужев.
Блики на облике облака близкого...
Был он Бестужевым, будет Марлинским.
Всплески мазурки, вьюжной мазурки,
Пули снежинок — в черные бурки.
Скинь-ка перчатки, рыжий поручик:
Эта мазурка — без лайковых ручек!
Ядер
горячих
по льду
шипенье...
Скоро ль откликнется Польша Шопена?
Гром.
По Сенатской пушки бьют.
И лед трещит, полурасколотый,
Как будто полонез ползет через Неву....
...Через Неву бы! Солнце над Горным.
Взблеск ли клинков, или выкрики горна?
Лебедь декабрьский, горнист очумелый!
Снег ли? Кровь ли? Красный да белый
Белые стены, красные лица,
Хлещет мазурка снежной столицей!
Цепи наручников на доломанах.
Что же, поручики, нас доломало?
Лавры ль Марата? Пыл патриота?
Или святая болезнь Дон-Кихота?
Мельницей
вертятся ветры российские,
Петли пеньковые, тракты сибирские,
В ритмах мазурки гремят колокольчики:
«Кончено, кончено, кончено, кончено...»
Трупы завернуты в черные бурки.
Мельница вертится в ритмах мазурки!
Снег? Перемелется. Век? Перемелется —
Крутит Россию кровавая мельница!
Горские пули? Кавказские кручи?
Значит — в рубашке родился, поручик!
Еще война за Ригой где-то и на Марне,
Гниет она йодоформом в желтой марле,
А Петроград в каком-то трансе предкошмарном
Так беззаботно в танго погружен.
Мир черно-белый, словно клавиши рояля,
Заиндевелые решетки на канале...
И хлопья снежные, спускаясь по спирали,
Уже заводят вьюжный граммофон.
На этих днях — шестнадцать лет подростку-веку.
Ему не хочется быть рифмой к человеку,
И стылый воздух на заснеженную реку
С железных крыш сметает лживый сон.
Дворец на Мойке. Электрические свечи.
И перья страуса склоняются на плечи.
И полумаски под прическами лепечут,
О том, что сам Распутин приглашен.
Сникает шорох лакированных ботинок,
Бледнеет бархат и смолкает «Аргентина»:
Из рамы двери,
как взбесившаяся картина,
Толкнув лакея, вваливается он.
Колдун, пророк, и бородища — рыжей лавой...
По волнам танго он недолго взглядом плавал —
Медвежьи глазки — зырк налево и направо,
И каждый в зале к месту пригвожден.
В холодной паузе застыли эполеты,
Не колыхнутся ни боа, ни блики света,
И оркестранты — как трефовые валеты
В кривом и белом зеркале колонн...
И вдруг он вышел,
Но кто-то слышал,
Как заперевшись от гостей,
По блюдам шарит он —
Цыпленок жареный
Уже обглодан до костей...
А зал - - как мир: его смычки опять в ударе.
