Что же до носителя кожаной маски, откликавшегося на имя Хасти Рабирийца (являвшимся невесть когда и кем придуманным сокращением его полного имени Астэллар), то его своеобразная внешность не претерпевала никаких изменений — ни к худшему, ни к лучшему — вот уже на протяжении доброй половины столетия. Секрет такого постоянства крылся в ремесле Хасти (каковой, по утверждениям знающих людей, вполне мог считаться сильнейшим из магов нынешнего времени) и еще кое в каких удивительных причинах, известных малому числу его близких знакомых. Все они хором утверждали: лучше не пытаться вызнавать тайны рабирийца и постараться смириться с тем, каков он есть. Королева Аквилонии, к примеру, считала, что Эллар по нраву и манерам чрезвычайно напоминает старого вояку в отставке — брюзгливого, нелюдимого, ехидного и высокомерного.
Однако увиденное подле Бронзовых ворот столицы Пограничья и по дороге к коронной Цитадели, кажется, поразило и его — Хасти после краткого приветствия не произнес ни единого слова, только угрюмо косился по сторонам единственным уцелевшим глазом. Начавший же расспрашивать Тотлант оборвал себя на полуслове, стоило ему заметить свернувшийся на обочине труп убитого оборотня — первый из попавшихся магику на глаза в Вольфгарде — и далее уже молчал, лишь недоверчиво качая головой при виде очередной жертвы пронесшегося бедствия.
Молчаливая кавалькада, несколько увеличившись в размерах, потянулась обратно. Замыкала шествие громыхавшая по мостовой повозка, позаимствованная у одной из разоренных лавок Летнего Торжища, куда уложили тело покойного дознавателя Рэфа. Рядом с тележкой, прихрамывая и держась за низкий бортик, ковыляла Нейя Раварта. Она, похоже, отчасти понимала, куда ее ведут, но упрямо отказывалась занять место на лошади позади одного из гвардейцев.
Мимо проплывали дома, порой накрепко запертые изнутри, но чаще — с сорванными ставнями и болтавшимися на одной петле дверями, черными провалами окон, с пятнами крови, расплывшимися на досках крыльца, вытоптанными палисадниками и опрокинутыми изгородями.
Пусть скогры боялись, открытого огня, но при их нападении на очередное жилище частенько случалось так, что опрокинувшаяся лампа либо разлетевшиеся из перевернутой жаровни угли воспламеняли устилавшую пол солому или плетеный коврик, и пламя быстро охватывало деревянные усадьбы. В Восходном квартале и посейчас что-то продолжало гореть — порывы ветра приносили едкий запах гари и оседавший на стенах серый пепел.
