Л.Аннинскому, литературному критику и литературному публицисту, никогда не были близки ни воинствующие крайности, ни уж тем более позиция «золотой середины» — той самой, что добру и злу внимает равнодушно. Говоря о самых разных книгах современных писателей, вникая в достоинства различных, порой противоборствующих художественных идей, он как критик по преимуществу тяготеет к тем все–таки явлениям, которые (наиболее ярким примером здесь могло бы служить творчество В.Шукшина) не поддаются однозначной идеологической, «направленческой» маркировке.
Что же касается прямой публицистики, хотя она у Л.Аннинского почти никогда не бывает прямой, то тут предлагаемая критиком «версия» современности, национального характера или исторического пути России, сближаясь чисто внешне то с утопическими построениями «консерваторов», то с не менее утопическими выкладками сегодняшних «радикалов», неизменно предстает как «третье мнение», как слово, выдвинутое поперек магистрального течения общественной мысли. Так что нет, как видите, ничего неожиданного в той родственной, жадной заинтересованности, с какою он, испытав и эйфорию пятидесятых — шестидесятых и похмелье семидесятых–восьмидесятых (первой их половины), стал прислушиваться к летящим сквозь помехи голосам Лескова, Мельникова–Печерского, Писемского, других знаменитых и забытых «еретиков» русской литературы. –
Эти голоса многое объясняют не только в том, что бесповоротно, казалось бы, ушло в предание, но и в том близком, чем и как жили мы в самые недавние десятилетия.
Эти голоса многое могут уточнить, откорректировать, выправить в тех надеждах, которыми мы с вами ныне охвачены.
Значит, нужно к ним прислушаться — вслед за Л.Аннинским, вместе с Л.Аннинским…
Сергей Чупринин
Часть I. Сломленный
Повесть о Писемском
«…Я, сломленный трудами моими…»
А.Ф.Писемский. Письмо Елене Бларамберг, 15 ноября 1880 г., за 35 дней до смерти.
Сломленный, низвергнутый, отброшенный, он закатился во второй ряд русской классики, где по сей день оберегается от полного забвения добрыми историками литературы. Есть что–то щемяще жалкое в том аттестате, какой они выдают ему на место в вечности. Писемский–де, конечно, ни глубиной, ни талантом «не равен» Достоевскому, Тургеневу или Островскому, но все–таки и он воплотил некоторые «характерные особенности» великой русской литературы: дополнил общую картину, разглядел «что–то свое», «отмежевал себе» делянку соответственно своему таланту. Не всем же быть гениями: не из одних гор складывается пейзаж, нужны и пригорки…
