И тогда я ору на Бабанага, чувствуя, что уже ничто не в силах меня удержать:
«Убери прочь свои грязные лапы! Зачем ты меня хватаешь ими?»
У него перехватило дыхание от испуга. Но руки он сразу отпустил.
«Ну вот, пожалуйста. А теперь, моя хорошая, — теперь, когда эти идиоты ушли… теперь можешь мне высказать все, что захочешь…»
Разъяренная, я ему кричу:
«Да при чем тут ты?.. Разве о тебе речь?»
«А почему бы обо мне и не вести речь? Я — что, я не в счет? Так, дерьмо всякое?»
Я смотрю на него. Он задумывается и вдруг опровергает самого себя:
«Да нет, ты, в сущности, права, конечно».
«Права? Понимаю, что ты хочешь сказать!»
«Да, ты права. Меня не переделаешь. Разве можно вытащить меня из моей грязи и лени?»
«Не беспокойся, я для этого и пальцем не пошевельну».
«Ну и для других не старайся. Они тоже такие же и тоже не заслуживают твоих усилий. И не хитрее меня. Бог — добрый, когда захочет, или злой, тоже когда захочет, — сотворил их такими, какими захотел. И оставь их в покое, подружка, так, наверное, будет лучше и для них самих, и для всех нас! Это моя точка зрения!»
«Свою точку зрения можешь оставить при себе. Не у тебя же я буду, в самом деле, спрашивать, что мне делать!»
Тогда он говорит:
«Мы и без того не соответствуем месту, которое занимаем в этой жизни, Арфия! Чего там! Шкуру свою собственную заполнить нечем! Трепыхаешься, как горошина несчастная, попавшая в бурдюк, и все тут! А ты еще хочешь, чтобы люди делали выводы какие-то из того, что ты им рассказываешь!»
«Но надо же их разбудить!» — говорю я.
«Это слишком трудная задача — проснуться. Да, может, они вовсе и не хотят этого»
«И все-таки надо, чтоб они открыли глаза!»
«Они их откроют, глаза свои. Сколько хочешь. Но только внутрь себя, продолжая спать».
«Так нельзя».
«Еще как можно, — возражает он. — И так будет, наверное, даже лучше для всех».
«Чтоб у тебя кожа присохла к костям! Зачем тогда и Слим, и все другие жертвовали собой там, в горах?! Значит, все было напрасно?»
«Слим? Да эти люди и не знают даже, что он жил и что он умер!»
«Однако если что-то и должно нас чему-то научить, так это именно жертва тех, кто пошел умирать, сражаясь, в горы».
«Разве мертвые, Арфия… разве мертвые могут чему-нибудь научить живых?»
«Ну что за убожество! А я еще говорила своим товарищам там, в горах: „Если можете, спасайтесь, спасайтесь! Живите! Но остаться в живых, выжить — это еще не все! Главное — это уметь распорядиться своей жизнью, а когда надо — отдать ее! Бороться, защищать революцию! И если никто не захочет пожертвовать собой, то погибнут все!“ Так я им тогда говорила. Да! И я знала уже, кто из них останется в живых, а кто будет убит. Они-то все делали вид, что не знают этого, и молчали. Иногда даже посмеивались друг над другом! Посмотри на меня, Бабанаг, посмотри, как выглядят те, кто требовал от других жертвовать собой, кто требовал у своих соратников оплачивать своей смертью жизнь других…»
