Тихое покашливание Морфака нарушает молчание. Родван почувствовал легкий озноб. Он обернулся к другу и, не в силах сдержать какое-то странное возбуждение, вдруг охватившее его, задыхаясь, воскликнул:
— Морфак, малыш Морфак, ты взгляни только сюда! — В его взволнованном голосе прозвучало нескрываемое торжество. Он показал другу длинный и блестящий предмет: это был маленький, хорошо отточенный кинжал.
Рука Родвана дрожит, лицо подергивается, и даже в темноте видно, в каком состоянии он находится.
Кашель Морфака усиливается, безудержно трясет его. Он испуганно отталкивает протянутую к нему руку.
— Спрячь это! Спрячь быстрее! — прерывисто говорит он Родвану, нервно озираясь по сторонам.
— Ты что, боишься? — спрашивает Родван. — Это для меня… на тот случай, если мучения мои будут невыносимы…
Он показывает, как он вонзит стилет себе в грудь, и направляет лезвие прямо к сердцу. Рука его не дрогнула, но стала влажной. Резко поднявшись, Морфак изо всех сил трясет Родвана, стараясь вывести его из этого экстаза.
Родван медленно кладет оружие в карман. Ему неловко от того, что его друг разгневан, и он сдерживается, чтобы не обругать его или не ударить. Возле них все удлиняются бессонные черные тени орешника, ложатся на землю рядком, потом сливаются друг с другом. Вдали слышатся голоса и видны желтые огни, которые дрожат, пораженные неугасимым светом, льющимся с неба.
Невыразимое отчаяние терзает сердце Родвана. Ему кажется, что глухая стена окружает его и в ней нет никакого выхода. И в этой тюрьме какое-то чудовище, ухмыляясь, подбирается к нему, чтобы раздавить его.
И Родван усмехается, зная, что чудовище это — его собственное бессилие, и ему прекрасно известно, что лицо, которое, как наваждение, возникает перед ним и днем, и ночью, принадлежит другому миру. И думает: «Она — француженка! Француженка!» — и будто слышит рядом с собой взрыв безумного хохота…
Во тьме он видит встревоженные глаза Морфака, устремленные на него, словно два раскаленных уголька. И чувствует, как подкатывает и к нему злая волна гнева…
— Ах, какая чудесная ночь, — вдруг кто-то вздохнул неподалеку в аллее.
Луна теперь все заливала вокруг своим светом, безудержно сияла над городом и долиной, озаряя их.
Родван сидит, откинувшись на спинку скамьи, с каким-то ожесточением упираясь ногами в землю так, что доски скрипят под его тяжестью. Потом изрекает:
— Ты, конечно, думаешь, что я никогда не смогу к ней подойти? Что я не осмелюсь?!
