Пляска смерти | страница 63



Приглушенное временем, в памяти Родвана звучит пение девушек:

Павлин к гнезду прилетел,
Сверкнув опереньем, там сел,
Потом поглядел на меня…
О матушка, счастье какое!
Счастлива дочь твоя!
Потом, ко мне подлетая,
Шепнул: «Моя дорогая!
Возлюбленная моя!
Ты полюби меня!»
О матушка, счастье какое!
Счастлива дочь твоя!
Ах, матушка, но едва
Объятья раскрыла я,
Как он упорхнул от меня!
Как он упорхнул от меня…
О матушка, что за несчастье!
Несчастная дочь твоя!

Вдруг ветер обрушился на деревья, стал раскачивать их, трепать ветви у одних, пригибать вершины других к земле. Родван очнулся. В густом сплетении разлапистых ветвей широколиственных смоковниц, среди блестящих и узких, как лезвия бритв, отливающих темными и светлыми тонами в потоке солнечных лучей листьев гранатовых деревьев порхает одна-единственная птица, садится на ветви, издает тонкий и короткий призывный звук. Родван наблюдает за этим неожиданным волнением в природе, растревожившим листву над ним, но не понимает его причины. Кровь начинает стучать в его висках, голова становится тяжелой. Кажется, что жара и не собирается спадать, хотя полдень уже позади; напротив, солнце палит вовсю, ослепляет и оглушает. Но деревья волнуются, словно чувствуя какую-то тревогу.

И мысли Родвана мрачнеют от созерцания огромного ока солнечной бездны, окруженной голубоватым ореолом, внутри которого зрачок то устремляет свой луч к лицу Родвана, то отводит его. Вокруг этого пылающего очага словно толпятся, множатся какие-то причудливые образы, порожденные его ослепляющей яркостью, от которой перед глазами вспыхивают какие-то черные молнии и, дрожа, медленно расплываются в воздухе, а бесплотные тени, наоборот, сгущаются, наливаются тяжестью, становятся осязаемыми — в отличие от предметов, которые воспринимаются теперь как-то контурно, облегченно, невесомо, наподобие прозрачной паутины, мягко повисшей между лопастями агавы, или ажурной сети корневищ, покрывающей рухляк, или воздушного сплетения ветвей, сквозь которое просвечивает небо, или прозрачного марева, опустившегося над дышащими жаром полями. И все это освещено неусыпным, немигающим взглядом раскаленного ока, в котором растворяется само восприятие окружающего и бесследно исчезает ощущение его реальности.

Но вот Родван слышит чей-то бег. Приподнимается с земли, садится. Он переносится из одной грезы в другую, где сияет, залитый солнцем, мир, а он — его частица. Он как бы выплывает откуда-то из глубины небытия на поверхность реальности. Но вроде бы и это его временное отсутствие ему только показалось. Солнце палит нещадно, и природа вокруг словно растворяется и испаряется, уподобляясь смутному миражу, колеблющемуся в густом мареве.