— Ты слишком многого набралась у евреев. Они навели на тебя свои чары и разрушили чистую веру, что была в тебе. Сыны Сатаны, они знают женскую душу и легко покупают ее. Нельзя их жалеть, они уничтожили душу русинскую.
Я ее избегаю, готова работать в скованном холодом поле, только бы находиться подальше от нее.
Однажды ночью я не вытерпела:
— Чего ты от меня хочешь? Она сказала испуганно:
— Ничего. Я просто люблю тебя. Я хочу вернуть тебя к вере. Сыны Сатаны тебе навредили…
— Прекрати молоть эту чепуху, — отрезала я и сама испугалась собственного голоса.
— Я ничего не думала… Только ради тебя, я ведь люблю тебя, — голос ее дрожал.
Предупреждение подействовало. Люди, оказывается, очень осторожны с убийцами, я и сама боюсь себя. На суде был представлен нож, которым я убила убийцу, и меня спросили — тот ли это нож. Это был простой нож, я захватила его с собой, когда оставляла дом Генни. Не было никакой причины для этой маленькой кражи…
… Наступили короткие дни. Нестерпимый холод и каторжная работа. Мысли все усыхали, ноги двигались как бы сами по себе, и я была словно отрезана от собственной жизни, от самой себя, погружена в какую-то тяжкую пустоту. Я ни на что не сердилась и ничего не желала. И если нас наказывали сверхурочной работой, я сносила это молча. Дни свиданий все ждали с нетерпением. Я ничего не ждала. Мой адвокат, по обычаю, приходил раз в месяц, приносил сладости и банку варенья.
— Как дела у евреев? — спросила я его, не узнавая своего голоса.
— Почему ты спрашиваешь?
— Тут ходят слухи, что в селах устроили резню.
— И это тебя волнует?
— Евреи, как вы знаете, были мне очень близки.
— Лучше бы тебе подумать о более веселых вещах, — прошептал он.
— Они мне дороги, — вырвалось у меня.
— Не вижу в этом смысла.
— Я люблю их маленькие домики…
— Не говори так громко, — перебил он.
— Я люблю говорить на идише. Мне это необходимо, как воздух….
Адвокат поднялся и произнес:
— Это к делу не относится, мы еще поговорим об этом.
— Я не боюсь.
— И все-таки…
— Я не перестану любить их, — я еще успела сказать ему эту фразу, прежде чем свидание было прервано.
Позднее я осознала — это говорила не Катерина. Когда Катерина связана со своими близкими, речь ее полнозвучна, запас слов — совсем иной, чувства рвутся наружу, но когда она оторвана от близких своих, то, как и любой человек, чувствует себя усталой и подавленной.
Та зима была очень длинной. Время от времени овладевали мной сильные ощущения, столь острое религиозное чувство, что голова моя начинала кружиться и я едва не теряла сознание. Бывали мгновения, когда я ощущала особую близость к своим родным, близость эта была большой и осязаемой, особенно — к Биньямину, моему маленькому ангелу. Той зимой я сказала одной из заключенных:
