После Пасхи, как я уже говорила, вернулась я в родную деревню. В маленькую отцовскую усадьбу, давно развалившуюся, от которой ничего не осталось, кроме этой лачуги, где я и живу. Единственное окно ее распахнуто настежь, открывая предо мною целый мир. Глаза мои, хоть и слабы стали, но все еще жаждут видеть. В полуденные часы, когда солнце во всей своей силе, открываются предо мной просторы, простирающиеся до самых берегов Прута, чьи воды в это время — голубая сверкающая лента.
Места эти я оставила более шестидесяти лет тому назад, точнее — прошло шестьдесят три года. Но перемен здесь немного. Растительность, эта зеленая вечность, покрывающая холмы, столь же зелена, как и прежде, и если глаза меня не обманывают — еще зеленей. Несколько деревьев, еще со времен моей далекой юности, попрежнему прямоствольные, шелестят листвой. И не высказать, как завораживает волнообразное движение этих холмов. Все как встарь. Только не люди. Те люди исчезли…
В ранние утренние часы мне удается раздвинуть тяжелые полотнищ времени, скрывающие прожитые годы, вглядеться в прошлое пристально и спокойно — лицом к лицу, как сказано в Писании.
Летние вечера длинны, полыхают зарницами, и озерная вода отражает не только дубы — эти чистые воды нежат самый простой прибрежный куст. Я всегда любила это незатейливое озеро, но особенно — в летние ночи, со сполохами, когда размыты границы между небом и землей, и весь мир пронизан небесным светом. Годы на чужбине отдалили меня от этого чуда, оно стерлось в памяти, но, как оказалось, не в сердце.
Теперь я знаю: он, этот свет, и потянул меня обратно. Какая свежесть, Боже. Иногда мне хочется протянуть руку и прикоснуться к небесам, простертым надо мною, — в это время они мягки, как. шелк.
Трудно спать летними ночами, когда полыхают зарницы. Порой мне кажется, что грех это — спать в такую ясную ночь. Теперь я понимаю сказанное в Священном Писании: «…распростер. небеса, как тонкую завесу». Когда-то слово «тонкую» слышалось мне далеким и чужим. Нынче мне дано увидеть и то, что тонко.
Боже праведный, где мои ноги, мои молодые ноги… Обошла бы я весь мир, из края в край…
Ходить мне очень тяжело. Если бы не окно, широкое, распахнутое настежь, если бы не оно, выводящее меня в мир, я была бы заточена здесь, как в тюрьме, но этот проем милосердно выводит меня на свободу, и я брожу по лугам, как в дни своей юности. Позже, к ночи, когда тускнеет свет на горизонте, я возвращаюсь в свое заточение, насытившись, утоливши жажду, и закрываю глаза, И стоит мне смежить веки, передо мной возникают иные лица, лица, которых я никогда не встречала прежде. Закрытые глаза таят в себе великое чудо.
