— Так и не работаете? — спросил я, давным-давно зная ответ.
— Вот еще. Дурака нет — теперь само пойдет.
Оно и шло само.
Я предложил Пиму немедленно учредить институт неприкосновенных. После горячих дебатов каста неприкосновенных была узаконена и приступила к своим функциям. Ежепопыточно в космос уходили откровения о наших буднях. Я развернул широкую пропагандистскую кампанию для объяснения важности этого дела — всю свою энергию на это употребил. Фашка мне очень помогала. Ее максимализм в последнее время заметно поубавился. Она трезво смотрела на Преображение, но все же не теряла надежд на лучшее будущее.
Чунча неодобрительно оценил нововведение. «Бажан, не забывайте, они отметят и наш путч!» — уговаривал он. Но я только отмахивался от этих увещеваний.
Порой я просыпался ночью в холодном поту. Нет, не перспективы разоблачения или неудачи путча меня пугали. Может, Джеб меня прикончит. Наверное, я даже этого и хочу. Нет, пароксизмы ужаса случались не поэтому. Мне вдруг ясно представились цели путча — заново соорудить колоссальную по затратам труда и времени систему, единственно ради ограждения от блохи. В этом было что-то сладостное — принудить общество целиком вкалывать на идиотскую, дряннейшую цель. С одной стороны — цивилизация со всей своей историей, опытом и достижениями, а с другой — я, маленький, подленький, но уже этим противопоставлением вознесенный на недосягаемую высоту. Я рос в своих глазах по мере своего самоуничижения. Я обретал гипертрофированное значение. Такого подлеца свет еще не видел. И среди таких вот кошмаров, кажущихся то горькими, то сладкими, я проводил не одну ночь. Я перестал прогуливаться ночными часами по городу — вдруг убьют ненароком.
Однажды, на тайной сходке заговорщиков, происходившей в лесу, Чунча подготовил мне сюрприз — привез Мену.
— Бажан, — сказала она, когда мы остались вдвоем, — я знаю о той, что окрутила тебя. Я понимаю, тебе необходимо было приблизить к себе фанатичку, чтобы обезопасить себя. Но твоя жена — я.
Гвоздь в галактику, понавыпускали… их всех… Сделал вид: мол-де рад. Я даже забыл, что у меня где-то есть жена, едва не ставшая президентшей. Ее амнистировали одной из первых — и тут же она исчезла из виду. Путчисты уважали Мену — за прошлые заслуги. Пришлось мне вести игру двойную — встречаться с Меной, говорить ей о любви… Фашка не подозревала, и даже ищейки Джеба ничего не пронюхали.
Среди путчистов были, в основном, старые знакомые — и Рачи, и Рогулька, и отец Мены Дион… Уж если я мирился с присутствием Рогульки — можно понять, до чего я докатился. Я не гнушался ничьей поддержкой.
