Начались дожди, и я забеспокоился, что будет с его костром. Однако даже когда небеса темнели и разражались ливнем, он умудрялся разжечь в момент затишья костер и поддерживать огонь под укрытием гранатового дерева. Если же дождь лил не переставая, он держал над огнем кусок рифленого железа, не заботясь о том, чтобы прикрыть собственную голову. Ел он по вечерам и сохранял то, что оставалось, на завтра, а утром запускал украдкой пальцы в горшок и съедал горсточку риса, отвернувшись к стене и заслоняя собой свою алюминиевую чашку от Дурного Глаза, который мог заглянуть в дверь.
Во всем районе не было человека сильнее, чем он. Когда по ночам он обходил мои владения, постукивая о землю металлическим прутом и важным голосом окликая прохожих, он наводил не меньше страха, чем огромный английский дог. В первое время в нашем Новом районе такой пес был бы, конечно, весьма кстати, однако теперь необходимость в нем давно уже отпала. Аннамалай, по-видимому, не понимал, что в его воинственности уже не было смысла. Он, верно, не заметил, как окружающая нас пустошь (из окна спальни я не раз с интересом наблюдал, как всего в какой-нибудь сотне ярдов от меня воры разбивают в канаве украденный сундук и при свете карманного фонаря изучают добычу) превратилась в шумный жилой квартал. Не замечал он и того, что за моим домом выросли какие-то производственные помещения. Если прохожий задерживался хоть на минуту возле моих ворот, особенно ночью, после того как Аннамалай поужинал, а на небе высыпали звезды, Аннамалай тут же окликал его. Люди, которым случалось проходить мимо моего дома, обычно убыстряли шаг. Порой он смягчался, если кто-нибудь просил у него цветов для храма, однако стоило ему заметить, что я слежу за этой сделкой, как он в ярости кричал:
— Иди-ка отсюда! Ты думаешь, ты кто? Ты думаешь, цветы сами по себе вырастают? Тут вот последние силы им отдаешь, а ты…
И угрожающе надвигался на просителя. Но если я оставался в доме и только поглядывал украдкой в окно, я видел, как он подавал просителю пучок цветов, приглушая шаги и голос и озираясь, чтобы убедиться, что я ничего не вижу.
Вокруг все считали, что Аннамалай неплохо зарабатывает, продавая мои цветы. Так по крайней мере утверждала наша ближайшая соседка, объявившая себя его заклятым врагом. Аннамалай же утверждал, что стоит мне уехать из дома, как она начинает требовать, чтобы он нарезал ей из сада банановых листьев — она ждет гостей к обеду, — и ярится от неизменного отказа. Каждый раз, когда я шел мимо ее ограды, она шептала:
