Про себя я радовался молчанию Джорджи. Оно выгодно оттеняло мою решительность. Я встретился глазами с Карлом и как бы между прочим сказал:
— Я возьму на себя полицейского.
Но мой небрежный тон не ввел Карла в заблуждение. Он презрительно усмехнулся и кивнул. Предложение было принято. Я содрогнулся. Карла я боялся куда больше, чем полицейского. Тогда мне было еще невдомек, что отваги без примеси страха не существует. По наивности я путал страх с трусостью. А я боялся и потому чувствовал себя виноватым. Когда все разошлись, я подошел к Карлу. Наедине со мной Карл держался не так строго, даже по-дружески. Он похвалил меня за храбрость. Я обрадовался, но при виде его усмешки снова приуныл. Я пригласил Карла зайти к нам пообедать. Сделал я это не без некоторого колебания, опасаясь, что знакомство Карла с мамой полностью изобличит меня. И в то же время в глубине души я хотел этого знакомства. Может быть, такое же любопытство заставило и Карла принять приглашение. Мы пошли ко мне домой. Мой новоявленный судья хранил настороженное молчание. Я тоже молчал, понимая, что любым словом могу себя выдать. Мы промолчали всю дорогу.
Мама встретила нас радушно. Ей нравились выступления Карла на митингах, а еще больше нравилось, как храбро вел он себя в уличных баталиях, сопровождавших выселения. Она распахнула двери для дорогого гостя и опустошила наш «ледник». Когда она смотрела на меня, взгляд ее лучился гордостью, на Карла же она поглядывала ласково и благодарно. Значит, и вы оценили моего мальчика, говорили ее глаза. Мне ли не понять этого маминого гордого взгляда! Я стыдливо краснел. Карл был явно тронут маминым гостеприимством и радушием. Впервые за время нашего знакомства я увидел на его лице не всегдашнюю усмешку, а мягкую, добрую улыбку и приободрился. Впервые Карл немного рассказал о себе. Он обращался больше к маме, чем ко мне. Этот рассказ произвел на маму удручающее впечатление и очень ее расстроил. Я же по простоте своей в исповеди Карла пытался отыскать истоки его хладнокровного мужества и неукротимой отваги. О слабовольном идеалисте-отце он говорил с нескрываемым презрением.
— Мой отец — трус. — Сказано это было тоном холодным и бесстрастным. Мама содрогнулась, но Карл продолжал свое клиническое исследование: — Несправедливость он замечал, да, ее он видел ясно. А как к ней относиться? — Карл сделал паузу и устремил взгляд на меня: — Отец внушал мне, что самое главное — это любой ценой избегать борьбы!
