И тогда я стала рассказывать ей об Отокаре.
он
Я поднялся с пола, об который так неудачно приложился со всего маху. А все Васька, бросивший свои на диво грязные сапоги на самом ходу. Хорошо еще, он их снял, а то отдирай потом пол от засохшей глины…
А вот и он сам — дрыхнет на топчане, воняя перегаром на весь барак. До постели еще дотащился, сапоги еще снял, а на брюки и ватник сил уже не хватило. Удивительного таланта человек — всегда найдет, чем набраться до положения риз. На месте бригадира я бы давно его уволил, и пусть едет пьянствовать к себе на Украину. Но Васька силен, ловок, и работник на самом деле хороший, даже в подпитии и с похмелья. Да и мужик не злой. Только сосед никудышный.
За занавеской завозился Петрович.
— Что у тебя там падает, Осип?
— Я падаю, — проворчал я. — Петрович, заварки не найдется?
— Как не найтись… Да заходи, заходи в мою келью, ща найду тебе чайку. У меня и кипяток есть, давай, налью, посидим, поговорим.
"Келья" Петровича — отгороженный занавеской угол — была куда уютнее нашей с Васькой части комнаты. У него и половички лежали, и картинка из календаря украшала стену (толстая деваха в спецовке широко улыбалась над лозунгом "Сдадим наш участок дороги к Седьмому ноября"), и керосинка не коптила. Я уселся к самодельному столику, заботливо укрытому чистой, хотя и вытертой почти до белизны некогда цветастой клеенкой, принял дымящуюся кружку. Петрович присел рядом.
— Погода — зверь, — степенно начал Петрович. — И льеть, и льеть, уж надоело.
— Точно, — согласился я. — Кладем шпалы в жидкую грязь, все скорей, скорей, а толку от такой дороги… Ведь вкривь и вкось пойдет…
— Дык план же, сам понимаешь, — отозвался Петрович.
Мы уютно сидели, гоняли чаёк, отдувались, обсуждали животрепещущие темы вроде селедки, которую выбросили в поселковом магазине, и Тоньки Прынцессы, которая умудряется даже в суровых условиях стройки века шить себе шикарные наряды. Петрович давно присматривался к Тоньке, надеялся покорить ее своей основательностью и положительностью, а она сохла по здоровенному Николаю из второй бригады. Словом, этой темы хватило надолго.
Наконец я поднялся, поблагодарил Петровича за гостеприимство и отправился на свою половину.
Уже засыпая, я вдруг вспомнил Марьятию, маленький европейский городок с колокольнями и ратушей, Эгрету и виллу Лихтенбергов — и девочку с косичками. Аля! Она осталась там одна-одинешенька! Что с ней?
Сон улетел, я ворочался, бессильно бранился последними словами — и все равно ничего поделать не мог. Совесть моя рычала и грызла, грызла… Затащил невесть куда бедную девочку и бросил. Да, не по своей воле. Но вина все равно на мне.
