. Чего он ждал? Войны, «мировых развязок». 24 декабря Г. Евдокимов признал, что в разговоре с ним в ноябре 1934 г. Зиновьев «критиковал работу по созданию единого фронта» во Франции
[226]. Единый фронт «притуплял» мировую конфронтацию.
Сам Зиновьев признал, что и после 1933 г. обменивался информацией и политическими мнениями с Каменевым, Евдокимовым, Бакаевым, Куклиным и другими ближайшими соратниками: «многое идет-де „здорово“ и хорошо, а многое — плохо, не так, с „накладными расходами“ и т. п.»[227].
Да иначе и быть не могло. Профессиональные революционеры не могли не обсуждать судьбы революции, даже под угрозой репрессий. И этим они представляли угрозу для Сталина, были законсервированным «теневым кабинетом» левых коммунистов.
До 1 декабря 1934 г. Сталин был готов терпеть эти разговоры при условии, что они будут происходить в узком кругу. Но вот кто-то стал расчищать с помощью террора дорогу к власти оппонентам Сталина. Зиновьев утверждал, что ничего не знал о ленинградском центре. Он, конечно, сохранял авторитет среди ленинградских единомышленников, возможно, они надеялись таким образом расчистить ему дорогу к власти. За это он готов признать моральную ответственность.
Сталину нужно было еще сильнее скомпрометировать и изолировать оппозиционные группы. 23 декабря было решено снова отправить зиновьевцев в ссылку[228]. Но вот 6–7 января Бакаев признал под давлением следствия: «Мы питали наших единомышленников клеветнической, антипартийной, контрреволюционной информацией о положении дел в партии, в ЦК, в стране… Мы воспитывали их в духе злобы, враждебности к существующему руководству ВКП(б) и Совправительству, в частности, и в особенности к т. Сталину»[228]. Большую роль сыграли также аналогичные показания Сафарова. То же потом признают Зиновьев и Каменев, но в другой тональности. Одно дело — политические разговоры в стиле «с одной стороны — с другой стороны», другое — ненависть к товарищу Сталину.
Опираясь на показания Бакаева и Сафарова, следствие все сильнее «раскручивало» ядро зиновьевской фракции, члены которой делились воспоминаниями о своих политических беседах с 1928 г. «Наша тактика сокрушения врага заключается в том, чтобы столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить»[230], — вспоминал Агранов.
13 января, по окончании следствия, Зиновьев писал: «Сначала казалось, что убийство т. Кирова и мое привлечение в связи с таким делом есть просто нечто вроде обрушившейся скалы, которая нечаянно хоронит почему-то меня под своими обломками… Суть дела в том, что после XV съезда мы сохранились как группа, строго говоря, существовавшая подпольно, считавшая, что ряд важнейших кусков платформы 1925–1927 гг. все же были „правильными“ и что, раньше или позже, партия эту нашу „заслугу“ признает.
