Проблема преемственности власти словно рок будет висеть над Сталиным, считавшим себя единственным гарантом истинно-коммунистической стратегии. И пока он воспитывал нового гаранта для будущего, поступали сигналы, что сама сталинская стратегия вызывает недовольство не только в низах общества и «отщепенцев», а в самом ЦК. Съезд интересен не только тем, что говорится с трибуны. Самое важное происходит в кулуарах. Там общались организаторы Первой пятилетки — каждый со своими сомнениями. Неужели только у меня на деле провалы, и только на словах — успехи. Нет, и у коллег тоже. Причем у всех. Сталинский план, несмотря на все усилия, не был достигнут[173]. Значит, не так уж были неправы оппозиционеры. Но об этом нельзя сказать с трибуны — тут же будешь лишен власти, попадешь в число отщепенцев, обливаемых идеологическими помоями.
Подавляющее большинство делегатов съезда будет уничтожено в 1937–1938 гг. Что такого Сталин знал о кулуарах съезда? О чем думал он, когда, получив в подарок от тульской делегации ружье с оптическим прицелом, смотрел через него в зал? «В шутку». Один из немногих выживших делегатов съезда, В. Верховых, в 1960 г. дал показания Комиссии партийного контроля, расследовавшей события 30-х гг.: «В беседе с Косиором последний мне сказал: некоторые из нас говорили с Кировым, чтобы он дал согласие стать Генеральным секретарем. Киров отказался, сказав: надо подождать, все уладится»[174].
По утверждению О. Г. Шатуновской, сотрудницы комиссии Президиума ЦК под председательством Н. Шверника, которая расследовала события 30-х гг., беседе Косиора и Кирова предшествовало прошедшее на квартире Орджоникидзе (в его отсутствие) совещание недовольных делегатов съезда, среди которых были такие влиятельные фигуры, как Косиор, Эйхе, Шеболдаев[175].
Биограф Кирова А. Кирилина отрицает достоверность этих сведений, несмотря на то, что их подтвердил еще один гость съезда: «Спустя четверть века бывшие делегаты XVII съезда обменялись своими впечатлениями по вопросу: выдвигали или не выдвигали Кирова на должность генсека. Итог „да“ — два голоса, „нет“ — два голоса… Полагаю, что нет»[176]. Такое голосование, в котором решающий голос остается за А. Кирилиной, выглядит странно. Если два человека оказались свидетелями негласных обсуждений, то нет ничего удивительного в том, что большинство делегатов и даже часть членов счетной комиссии об этом слыхом не слыхивали. Не убедительно и возражение Кирилиной о том, что никто не участвовал в совещании лично. Еще бы. На такое совещание не пускали кого попало, а после террора 1937–1938 гг. были уничтожены все сколько-нибудь нелояльные партийные боссы. К тому же нельзя согласиться, что свидетельство Верховых сделано «с чужих рук» — ведь ему о разговоре сообщил его непосредственный участник, а возможно, и инициатор. Кирилина удивлена, почему показания были даны в 1960 г., а не в 1957 г. Это легко объяснимо — в 1957 г. еще не было ясно, чем может кончиться готовность давать такие показания, — Исход борьбы за власть в Кремле не был ясен.
