Макс вышел, все еще вспоминая поездку в Белоруссию, вспоминая, как он лежал в поле, где шестьдесят лет назад был убит его дед и где он решил замерзнуть насмерть и уже начал засыпать, как звезда одна смотрела, расплывалась в слипшихся мокрых ресницах, и стала гаснуть. Он думал о том, что непременно нужно будет отправиться по местам предков: на Ставрополье, где в селе Ладовская Балка когда-то жила его бабушка, которая в голод 1933 года потеряла всех близких; в Харьковскую область — там в селе Козиевка жил его прадед, в 1930 году сосланный за веру в Среднюю Азию; во время войны прадед сумел вернуться в родные места, где участвовал в партизанском движении. Макс не знал еще, как он сможет воскресить своих предков, но интуитивно чувствовал, что поездка в места их жизни для этого необходима…
Прежде чем податься обратно, на парковку, Максим решил пройтись. Вдоль берега горожане бегали трусцой, выгуливали собак, пять девушек, встав в кружок, занимались йогой.
Облака штурмовали сушу. Волны взбирались на камни, толкались, поднимали пену, обнажали водоросли. Закат выплескивался прибоем, просачивался в зеркальный песок, тут же остывал матовыми волнами.
Максим снова думал о том, куда же подевалась из его мозга математика. Что заступило на ее место? Что теперь может вытворить этот Солярис, лишенный своих образов? Он удивлялся, почему его до сих пор не смололо собственное мышление? Он помнил, как пугался этого раньше и оттого еще больше захлестывал себя пьянством. Он прислушивался к себе — и замечал, что память подсовывает ему детство. Все, в мельчайших подробностях. Деревянный волчок. И бой настенных часов, который будил его во время дневного сна. И посылочный ящик, куда он убирал игрушки. Он даже почему-то помнил теперь, как в самом раннем детстве, во время болезни, залезал на подоконник и жмурился на морозное солнце, как лоб нагревал постепенно ледяное стекло, как слепили глаза сугробы за окном… Он вспоминал то, что, казалось, забыто настолько прочно, что и не существует. Как отец сломал его настольный футбол об колено — в наказание за непослушание, как было обидно. Как мать стегала его прыгалками — и потом целовала, рыдая, — после того как он в шестилетнем возрасте сбежал куда-то со двора, и отец нашел его на стройке в котловане, по колено в застывающем бетоне. Что-то происходило с Максимом, ему теперь вновь хотелось в горы — в привычную стерильную среду величия.
Впереди него брел по пляжу знакомый цыган с подругой — шик лохмотьев, пеший король, — вокруг них кружила собака. Максим не раз покупал у этого парня хотдоги с лотка на автостоянке у Cliff Rock и однажды разговорился. Цыган оказался родом из Страны Басков, третий год он толкает лотошную тележку по Сан-Франциско. Зимой перебирается от океана в центр, ближе к Рыбацкой верфи. Переезжать никуда не хочет.
