– Ты видишь что-нибудь, когда тебе снимают повязку? – спросила Клава.
Корнышев движением головы ей ответил: не вижу.
– А что говорят врачи? Зрение вернется?
Кивнул в ответ. Обещают, что видеть будет. Может, врут?
– Ты меня действительно не помнишь? – спросила Клава.
– Помню, – после длительной паузы неуверенно ответил Корнышев.
– Опиши меня. Какая я? Лицо какое? Волосы?
Корнышев замялся. Ему даже фотографию этой женщины не показали. Намеренно. Чтобы если уж отшибло память, так отшибло.
– Бли-и-иже, – просил Корнышев. – Где твое лицо-о-о?
Он протянул руку, слепо и беспомощно пошарил в воздухе, покуда сердобольная Клава сама не ткнулась лицом в его ладонь.
Корнышев обнаружил, что лицо ее мокрое. А слезы катились из Клавиных глаз градом. Проняла ее беспомощность Корнышева. Значит, угадал Захаров, не показав ему фото Клавы. Натурально получилось.
– Ты пла-а-а-чешь?
Клава затрясла головой.
– А про себя ты помнишь что-нибудь? – спросила она сквозь слезы. – Как тебя зовут?
– Сла-а-ава.
– А фамилия?
– Ко-о-орнышев.
– Раньше ты говорил, что ты Вяткин Гена. Ты это помнишь?
Корнышев кивнул согласно. Вряд ли это ему чем-то грозит.
– А на самом деле ты – кто?
– Сла-а-ава, – повторил Корнышев.
– Ты уверен?
– Да. А что-о-о?
– Ничего.
* * *
Утром Клава сварила картошку. Клубни резала только пополам, чтобы куски получились круглые и их можно было брать руками. Могла бы и суп сварить, но не представляла, как слепой Корнышев будет орудовать ложкой, а самой его с ложечки кормить – упаси боже, обрыдаешься от жалости. А тут – бери картошку руками, и никаких проблем.
С картошкой Корнышев действительно справлялся хорошо. Нащупывал очередную картофелину в стоящей перед ним тарелке, брал ее осторожно и бережно нес ко рту. Потом жевал с видом отрешенным и задумчивым.
Клава сидела напротив, смотрела на Корнышева с состраданием.
Стук в дверь, и сразу в комнату, не дожидаясь позволения хозяев, вошел небритый малый в рваных джинсах и застиранной футболке с эмблемой какого-то неведомого клуба на груди.
– Приветкакжисть, – равнодушно процедил он сквозь зубы так, что несколько слов слились в одно, да и то в его исполнении получилось каким-то куцым.
Клава занервничала. А гость, не обращая на нее ни малейшего внимания, приблизился к Корнышеву.
– ГеннадСергеичктовастак? – говорил он, по-прежнему лепя слова друг к другу.
Корнышев замер и молчал.
– Бедакакаяяреальноговорю!
Гость потянулся было к корнышевскому лицу, будто хотел рубцы ощупать, но не решился. Обернулся к Клаве.
