— Церковь Христова с радостью приняла назад своих блудных сыновей, — дрогнувшим голосом произнес он, когда храм Пресвятой Девы Арагонской наполнился, — но с горечью в сердце я вынужден признать, что не все были искренни со мной, а большая часть грехов по-прежнему сокрыта.
Мастера тревожно загудели.
— Вот здесь, — потряс перед собой толстенной пачкой желтых бумажных четвертушек, — доносы истинных христиан — ваших жен и подмастерьев, соседей и друзей…
Горожане обмерли. Никто и подумать не мог, что на него донесли, а Комиссар знает куда как больше, чем было рассказано Трибуналу ими самими.
— Но Церковь милостива к своим детям, — с грохотом опустил пачку доносов на трибуну Агостино, — а поэтому я даю погрешившим еще три дня, чтобы раскаяться и очистить свои души признанием.
В храме повисла тяжелая мертвящая тишина, и лишь одна грудь восторженно вздымалась — грудь Марко Саласара. Именно его люди кропотливо собирали сведения о прегрешениях горожан. И Марко давно уже не чувствовал себя таким сильным.
Бруно приоткрыл окошко, впускающее внутрь башенных часов солнечный свет, и первым делом оглядел площадь и примыкающие к ней улицы. Гвардейцы были повсюду, и они по-прежнему останавливали парней его возраста и телосложения.
Он обернулся, окинул взглядом залитый солнцем механизм и тут же потрясенно присвистнул.
— Богатые же у вас часовщики!
Шестерни — все до единой — были цельнолитыми.
Бруно принялся пересчитывать шестерни и забыл обо всем. Он даже взмок от переполняющих его чувств: шестерен тут было более двадцати! А передача к часовой стрелке шла через минутную… такого в их городе не отваживался делать никто, даже Олаф.
— А это еще что? — заинтересовался он идущим вокруг механизма кольцом.
— Может, не будешь туда лезть? — забеспокоился поднявшийся вслед за Бруно монах. — Это лучшие мастера Арагона делали.
— Я разберусь, — успокаивающе поднял руку Бруно и вгляделся.
Создавалось впечатление, что в одних курантах стояло два механизма — один внешний и второй внутренний.
— Это кукольный театр, — ревниво пояснил замерший за спиной монах. — Каждые три часа включается…
Уже привыкший к полумраку Бруно пригляделся, охнул и присел на дубовый брус часовой рамы — ноги не держали.
Такого он не видел даже в своих снах. На огромном подвижном кольце стояли десятки кукол: черти и ангелы, смерть в саване и с косой, рыцарь с мечом, священник с крестом, дева с розой…
— На циферблате открывается люк, — продолжал объяснять монах, — и так как кольцо вращается, куклы поочередно показываются народу.
