Дело в том, что по традиции на следующее утро после первой брачной ночи, убедившись, что невеста соблюла себя в целости, жених обязан был поднести ей так называемый утренний дар — от одной до нескольких десятков золотых мараведи — в зависимости от общественного положения, богатства и договоренностей обеих семей.
Теперь, с введением новой монеты, большая часть запланированных на осень свадеб оказалась под угрозой. Родители женихов настаивали на своем праве расплатиться по номиналу, без учета реального содержания золота, на что родители невест не без ехидства обещали, что тогда и будущие мужья получат столь же «номинальное» брачное ложе.
Угроза не была пустой. Формально первую брачную ночь можно было заменить актом публичного переступания жениха через лежащую в кровати невесту. После этого «жена» возвращалась бы в родительский дом и ждала бы исполнения «мужем» своей части обязательств — то есть денег.
Следующими отреагировали должники, и самым скандальным обещало стать громоздкое дело о перешедшей бенедиктинскому монастырю семье из полутора сотен душ. Теперь, ссылаясь на дату королевского указа, глава семьи утверждал, что к моменту исполнения судебного решения он погасил долг целиком, поскольку заплатил французскими луидорами, а не мараведи.
В этом и был главный подвох. Мади аль-Мехмед зашел к старому Исааку, и тот подтвердил, что евреи, ссылаясь на соглашения монархов Европы, меняют мараведи на луидоры, дукаты и динары только по реальному соотношению драгоценных металлов.
— Король может убедить кортес Арагона принять облегченное мараведи, — объяснил Исаак, — но это не изменит обменных правил: монета стоит ровно столько, сколько в ней золота.
Когда Мади во всем этом разобрался, он схватился за голову: его ждала отмена чуть ли не всех имущественных судебных решений, вынесенных после подписания указа. Но, что хуже всего, обе монеты — старая полноценная и новая облегченная — ходили одновременно, и в городе даже установился обменный курс одного мараведи на другое — внешне точно такое же.
А потом председателю суда выдали жалованье, и Мади ощутил в горле горячий ком ярости и боли: все до единого мараведи были новенькие, только из-под станка.
— У вас совесть есть? — горько рассмеялся он в лицо принесшему жалованье городскому казначею.
— Я сам такими же получил, — хмуро отозвался казначей. — Нет в казне магистрата полноценной монеты. Вообще нет!
Судья ссыпал монеты в кошель и тупо уставился в пространство. Теперь ему не удалось бы заплатить даже за обучение Амира. В соседнем Гранадском эмирате, как и во всем цивилизованном мире, деньги считать умели.
