Я услышал голос. Говорили не по-английски, прозвучало что-то похожее на «Ктхун, ктхун, дииянна, деянна». Затем… боже, оно произнесло мое имя: «Ктхун, Н., дииянна, Н.», По-моему, я завизжал; не уверен в этом, потому что ветер уже ревел ураганом в ушах. Нет, я должен был завизжать, да и как иначе — оно знало, как меня зовут. А потом… фотоаппарат… угадайте, о чем я забыл?
[Спрашиваю, не оставил ли он крышечку на объективе; слышу в ответ визгливый хохот, пробирающий до костей; невольно думаю о крысах, носящихся по битому стеклу.]
Да! Точно! Крышка на объективе! Крышка, мать ее! Срываю крышку и смотрю в видоискатель. Каким чудом я не уронил «Никон» опять — не знаю. Руки у меня жутко тряслись, и второй раз трава бы его уже не отпустила, она бы уже приготовилась. Я его не уронил. Через объектив виднелось восемь камней. Восемь — мы врага оставим с носом. Тьма еще клубилась в центре круга, хотя и отступала. Стихая, вокруг метался ветер.
Я опустил аппарат, и их осталось семь. Что-то набухало во тьме, и я не берусь описать, как оно выглядело. Я вижу. Во сне я вижу это. Мне не подобрать слов, чтобы нарисовать эту проклятую тварь. Живой и пульсирующий кожаный шлем — вот на что оно похоже больше всего. И словно желтые выпуклые очки с обеих сторон. Только очки эти… я думаю, то были глаза, и смотрели они на меня в упор.
Я снова поднял «Никон» и увидел восемь камней. Щелкнул затвором раз шесть или восемь, чтобы разметить их положение, закрепить их на месте; ничего не вышло — я лишь сжег камеру. Стекла объективов видят эти камни, док, думаю, что человек тоже может увидеть их — в зеркале; может, даже через обычное стекло. Только вот фотоаппарат не фиксирует их. Единственное, что может «записать» их, удержать на месте — это мозг человека, память человека. Правда, как я уже успел выяснить, и на нес надеяться нельзя. Считать, касаться и расставлять все по местам — помогает, хотя бы некоторое время. Забавно, что на поведении, которое мы считаем психически нестабильным, на самом деле держится весь наш мир. Рано или поздно эффект этих простых действий сходит на нет, защита ослабевает. А ведь это так трудно, так утомительно.
Боже, как это тяжело.
Может, на сегодня хватит? Я безумно устал, знаю, хотя и знаю, время еще есть.
[Обещаю прописать ему успокаивающее, не очень сильное, если он желает, зато понадежнее, чем амбиен или лунеста; если не переусердствовать, говорю я, то оно поможет. В ответ мне достается благодарная улыбка
