Одна ворона слетела с лесов вокруг недостроенного банка и полетела по голубовато-белесому небу, каркая на двух людей внизу. В высокой траве безразлично жужжали насекомые. Кертис вдруг почуял запах туалетов. Давно же их не чистили!
— Грюнвальд, — повторил он и добавил (поскольку теперь это было необходимо): — Что тебе нужно? Ты хотел поговорить?
— Сосед, нужно не мне, а тебе.
Паскуда опять засмеялся и внезапно умолк. Тут Кертис понял, где он слышал этот смех: в конце голосового сообщения, оставленного Грюнвальдом. Не всхлип, а сдавленный смешок. У Паскуды был больной вид. Не просто больной — безумный.
Конечно, он спятил. Потерял все, что имел, и спятил. А ты приперся сюда один-одинешенек, олух. Чем ты думал?
После смерти Бетси Кертис вообще мало думал. Ему все было безразлично. Но тут уж стоило поднапрячь мозги.
Грюнвальд улыбался. Или скалился?..
— Смотрю, ты без шлема, сосед. — Он покачал головой, по-прежнему улыбаясь, как полоумный. Немытые волосы упали ему на уши. — Жена не отпустила бы тебя без шлема, но у таких, как ты, жен не бывает. Только собаки.
Последнее слово он растянул на манер геев: соба-аки.
— Пошел ты, Грюнвальд. Я сваливаю, — сказал Кертис.
Сердце так и рвалось у него из груди, но голос вроде бы не дрогнул. Почему-то Кертису было очень важно, чтобы Грюнвальд не заметил его страха. Он уже хотел повернуться и уйти, но Паскуда еще не закончил:
— Я подумал, участок Винтона может вытащить тебя из дома. Но я точно знал: если упомянуть твою гнусную псину, ты прикатишь как миленький. Кстати, я слышал ее скулеж. Когда она влетела в забор. Тварь блудливая.
Кертис потрясенно обернулся.
Паскуда кивал, жидкие волосы облепили белое улыбающееся лицо.
— Ara. Я подошел и смотрел, как она корчится. Мешок с глазами, мать ее.
— Ты говорил, тебя не было дома, — проронил Кертис тонким, почти мальчишеским голосом.
— Ну так я соврал, сосед! В тот день я рано вернулся от врача. Настроение было скверное: пришлось ему отказать, а он так долго уламывал меня на химиотерапию. Потом я увидел, как твоя псинка задыхается в луже собственной блевотины, и повеселел. Есть на свете справедливость, есть! — подумал я. Изгородь была пустяковая, напряжение низкое — коров отпугивать, тут я тебе не соврал. Но дело свое она сделала, верно?
Тут Кертис Джонсон прочувствовал все сполна, хотя минуту назад был в полной и, быть может, сознательной растерянности. Стиснув кулаки, он шагнул навстречу Паскуде. Он ни с кем не дрался с третьего класса, но сейчас ему захотелось кого-нибудь ударить. Ударить Паскуду. Насекомые по-прежнему безучастно жужжали в траве, солнце палило — ничто в мире не изменилось, кроме Кертиса. Его равнодушие исчезло без следа. У нею появилось по крайней мере одно желание: бить Грюнвальда, пока тот не начнет харкать кровью, плакать, корчиться от боли. Кертису хватит сил. Грюнвальд на двадцать лет старше, он болен. Когда он свалится на землю — желательно в грязную лужу и со сломанным носом, — Кертис скажет: «Это тебе за мою псину. Сосед».
