— Я знаю свою судьбу. Поживу еще лет десять, а вдруг и все сто? Годы, если уметь ими наслаждаться, не так уж и коротки. Достаточно не уподобляться тем, кто уже в тридцать лет в поезде или на службе говорит, не подумав о скоротечности жизни, что время летит. Тогда вдруг понимаешь, что дни просеиваются, как песок между пальцами, и жизнь становится коротенькой историей. Я же взвешиваю каждый день, делю его на двадцать четыре часа и ценю каждое мгновение. Знаете, сколько всего можно сделать за час? Поужинать, выкурить сигару, прогуляться. Смотрю на витрины, на прохожих, и рождаются порой мысли, которые, запиши я их на бумаге, принесли бы мне славу. Когда мне кажется, что время бежит слишком быстро, я делю час на минуты, а иногда и на секунды, а ведь в одном часе три тысячи шестьсот секунд…
А знаете, какие для меня самые прекрасные мгновения дня? Перед зеркалом… Сначала любуюсь собой одетым с иголочки, затем — в одних трусах и, наконец, вовсе нагим. В профиль я тоньше, если смотреть справа; гримаса боли меня огрубляет. Я встаю на цыпочки — само совершенство, я был бы самим совершенством, будь я пальца на два выше. Затем начинаю танцевать, кланяться, здороваться… В общем, я собой доволен. Потом задаюсь вопросом, как бы я выглядел, будь я безумцем? Таращу глаза, широко разеваю рот, взъерошиваю волосы, хохочу. Я считал, что такое может случиться лишь с другими, а оказывается, может произойти и со мной. Как печально! В конце воображаю, будто я — мертвец: пододвигаю к зеркалу кровать, пудрю лицо, лежа в постели, разглядываю себя, прищурив глаза. И думаю: «Через двадцать, сто лет и я буду точно таким же, только в другой одежде, быть может, с усами и с бородой, но в основном тот же». Думаю, думаю и наконец засыпаю. Так я понемногу привыкаю к грядущей смерти. Смерть! Это тайна и для меня, и для всех нас, привидений. Нам кажется, что мы еще в пути, слишком уж мы похожи на себя прежних. А подлинная смерть куда более страшна. В загробном мире вы услышите те же слова, что и при жизни. Все по-прежнему поглощены своими заботами, своей бедой, свалившейся еще в короткой земной жизни, — мы будем волочить все это за собой еще миллиарды веков, пока богу угодно.
Будь я богат, большую часть дня я проводил бы в мягком кресле, раздумывая о смерти. Увы, я беден и могу открыто думать о ней лишь урывками и тайком. Несколько дней назад господин Беттер застал меня врасплох. Я зачарованно глядел в потолок, и он закричал: «Опять думаете о смерти на службе. Чтоб это было в последний раз!» Скоро я уйду на пенсию и буду свободен. Когда встречу господина Беттера, чтобы его позлить, стану изо всех сил думать о смерти. Если бы я был королем, я бы и детей заставил думать о ней. Хоть час в день. Вот они, еще не остывшие после недавней шумной игры, сидят за партой, скрестив руки, и думают, думают.
