— Очень своевременная мысль, — согласился Фриц. — Пожалуй, лучше и быть не может. Завтра утром я постараюсь известить Трикс.
— Сделай это, дядя Фриц.
— А ты… ты действительно хочешь ухаживать за больными?
— Да, мне нужно чем-нибудь заняться. Реально кому-то помогать. А теперь — почитай мне свои стихи.
Фриц достал папку и стал читать своим тихим, приглушенным голосом.
Стихи о прошлом.
Эрнст часто музицировал с Ланной Райнер. И она всегда держалась с ним по-товарищески. Он подолгу рассказывал ей о Фрице и его Приюте Грез. А когда однажды Эрнст вскользь упомянул Элизабет, Ланна сразу насторожилась и принялась задавать вопросы, но он ничего не ответил. Тут на ее устах опять появилась та странная непонятная улыбка. Ланна всей душой впитывала ясноглазую энергичную молодость Эрнста, в особенности потому, что он был так непохож на всех ее прочих знакомцев. Она любила в Эрнсте и юную строптивость, и ту таинственную сумрачность, которая выдавала в нем будущего талантливого музыканта.
В прекрасном настроении Эрнст прошелся по вечерним улицам и позвонил в дверь певицы. Она открыла сама.
— А, господин маэстро! У моей горничной выходной день, так что придется мне самой принимать гостя… Входите же!
Она пошла перед ним по анфиладе комнат. На ней было восхитительное платье, очень выгодно подчеркивавшее ее классические формы.
Рядом с музыкальной комнатой находилось небольшое уютное помещение, которое Ланна называла вечерним будуаром певицы.
— Вам разрешается войти вместе со мной в мой будуар, — сказала она, потом вынула из букета, который принес Эрнст, одну темно-красную розу и прикрепила ее к волосам.
При этом широкие рукава платья откинулись и обнажили мягкую округлость предплечий цвета слоновой кости.
— А теперь пожалуйте сюда, на эту тахту… Вот так, тут есть подушки… — Она сама разлила чай по чашкам, подала сахарницу и положила на тарелочку печенье. Когда она опустилась на тахту рядом с ним, Эрнст даже задохнулся от запаха упоительно пряных духов. Он опьянел от счастья, и все окружающее показалось ему сном.
— У вас опять отсутствующий вид, господин Винтер.
— Не отсутствующий, а опустошенный.
— Почему же?
— Все, что я вижу, рушится на моих глазах. Я ищу цель и опору, а нахожу обман или лицемерие.
— Не надо так много размышлять.
— Да я и не хочу.
— Ну-ка, посмотрите мне в глаза…
Он вперил свои холодные голубовато-серые глаза в ее бездонные черные очи.
— Вот теперь обман из ваших глаз улетучился…
