— А ты знаешь, что он опять взялся за ту большую картину? Он нашел для нее модель!
— Знаю, сударь. Это моя школьная подруга. Элизабет Хайндорф.
— Она, наверное, существо особого сорта.
— Само собой.
— Ничего удивительного, раз она твоя подруга.
— Вода уже кипит? Настройся на что-то другое, ладно?
— Чайник уже поет.
— Тогда тащи сюда и чайник и заварку. А также тарелки и чашки. Чтобы дядя Фриц не счел нас за лентяев.
Фрид послушно расставил на столе тарелки и чашки, покуда Паульхен ловко заваривала чай.
— Ах, Фрид! Все наоборот! Цветы поставь вон туда.
— Может, с художественной точки зрения ты и прав, но с практической — все совсем наоборот. О, бестолковые мужчины, что бы вы делали без нас!
— Ты права, Паульхен, без вас и жить не стоило бы! — раздался веселый голос от двери.
— Наконец-то, дядя Фриц! Ну-ка покажи, что ты купил.
— Тебя опять надули. О, мужчины!
Она вздохнула и принялась разглядывать покупки.
А Фрид поздоровался с Фрицем.
— Над чем нынче трудился, Фрид?
— Да так, ничего особенного. После обеда немного погулял по городскому валу и вновь сделал наброски нашего прекрасного старинного собора. На этот раз со стороны реки. А потом полежал на солнышке в Шелерберге и помечтал.
— Это тоже труд, Фрид. Труд отнюдь не всегда и даже реже всего творчество. Гораздо больше времени занимает восприятие, и это не менее важно. Труд бывает активный и пассивный.
— Я наблюдал за облаками… Облака — вечные изменчивые странники. Облака — как жизнь… Жизнь тоже вечно меняется, она так же разнообразна, беспокойна и прекрасна…
— Только не говори этого при Эрнсте. Если он не в духе, то разразится целой тирадой о недозрелых грезах недорослей…
— Бог с ним, Фриц. Когда он в духе, то грезит еще больше нашего брата. Мир прекрасен. И прекраснее всего — без людей.
— В последнем письме Эрнст пишет так: «Самое прекрасное на земле — это люди. Меня занимает только живое. И в человеке оно, по-моему, наиболее ярко выражено». Вы оба правы, и надеюсь, оба признаете правоту друг друга.
— Дядя Фриц, кончай разговоры, садись-ка за стол и пей чай. У меня все готово, а вы даже не обращаете внимания, — надула губки Паульхен.
— Как красиво ты накрыла на стол!
— Правда, красиво, дядя Фриц?
— Да, очень даже красиво!
— А ты, дядя Фриц, самый лучший человек на земле. Фрид никогда ничего приятного не скажет, он думает только об облаках и щеглах.
— Потому что ты сочтешь, будто я насмехаюсь.
— Паульхен, ты опять принесла цветы?
— Да. И даже немного стащила. В городских скверах столько сирени, что я решила: ничего страшного, если там будет чуть меньше. А для нас чуть больше — это уже много. Так я поладила со своей совестью и взяла эти ветки.
