— Не надо тебе этим заниматься. — Льюис взял ее за руку. — Ты достойна лучшей жизни. Если бы я тебе помог — ну, начать собственное дело или…
— Все это пьяные обещания, голубчик, — перебила его Персефона, но голос ее звучал мягко. — Господи помилуй, да ты же всего-навсего наемный слуга, у тебя и денег-то своих нету. И жизнь у нас не то чтобы плохая, у миссис Дигби, знаешь ли, все по высшему разряду. Уж получше, чем судомойкой где-нибудь служить.
— Как жалко… — прошептал Льюис.
— Да ничего, ведь мы для этого и на свет появились, так ведь? — продолжала Персефона. Она склонила голову и прислушалась к буре, бушевавшей в комнате с алтарем. — Ага, вроде как пора гранат есть.
Она вытащила из корзины гранат и руками разломила его. Отколупнула зернышко и сунула в рот.
Льюис беспомощно глядел на нее. Она протянула плод ему.
— Хочешь?
— Да, — ответил Льюис. — Да, ради тебя. Хочу.
Он взял горсть рубиновых зерен и съел их, и кисло-сладкий сок потек у него по подбородку. Персефона вытерла его уголком своей вуали. Они прижались друг к другу, чтобы согреться на холодной крышке саркофага.
— Давай-давай, Пол!
— Браво, Уайтхед! Вот это я понимаю!
— Улюлю!
— Вот так, голубок, вот так, о-о-о! Боже, сколько в нем жизни-то! Во-от так. Дай я тебя обниму, отдохни, мой сладкий. Бояться нечего. Подумай о Елисейских полях… мой миленький, мой славненький…
— Хоп! Хо! Ха! Дух Уайтхеда воспарил в небеса!
— Хоть бы они не всю ночь резвились, — немного сердито сказала Персефона. — А чтоб меня, холодно-то как!
Она снова порылась в корзине и вытащила фляжку. Откупорив ее, она сделала изрядный глоток, вздохнула и вытерла губы тыльной стороной руки.
— Ничего нет лучше, чтобы прогнать озноб, — заявила она и передала фляжку Льюису.
Тот рассеянно отпил и вернул фляжку.
— Ой, — произнес он. — Это же был джин! По туннелям раскатилось радостное пение.
— А? Что ж еще?! Кажется, нам скоро пора…
— По-моему, джин плохо сочетается с теобромином, — слабым голосом проговорил Льюис.
— С чем, с чем?
Персефона повернулась к нему. Он завороженно смотрел, как она превращается в тень, потом в витраж, пронизанный солнцем. Она что-то ему говорила, она поднималась и брала его за руку, оставляя за собой размытый радужный след…
Он почувствовал легкий удар по затылку и прилив невыносимой радости. Он летел по туннелю и нес Персефону в объятиях, и преграда реки, переливающаяся нежными красками, мгновенно осталась позади. На лету он горланил древний гимн и слышал, как в Раю ему подпевает бессмертный хор.
