— Такие вожди всегда вовремя улизнут, а глупые бедняки расплачивайся за них!
Тут все, кому не лень, принялись, под предводительством Гавла, оттачивать на Беранеке свое остроумие: говорили, что тот чехословак, который против Австрии, тот — не Овца, Овца, мол, никак не может пойти против государя императора, поскольку ест его хлеб, и, видно, здорово приходится вкалывать императору, чтоб прокормить «своих овечек»… Беранек молчал. Сначала молчал просто, как рассудительный, знающий себе цену, человек; однако постепенно к этому чувству все больше и больше примешивалось горечи.
* * *
Томан, чьи глаза как-то странно сверкали — да и весь он был как бы объят пламенем, — решил ехать в солдатском вагоне хотя бы до следующей остановки. Это решение пришло за несколько минут до отправления поезда, когда русские солдаты с обычными криками пересчитывали пленных.
Настроение в теплушке было таково, что пленные улыбались усердствующим русским солдатам, кричали им по-приятельски:
— Все в сборе!
— Харашо!
— Мы-то не убежим!
— Мы рады, что мы тут!
Тут и Томан воскликнул с каким-то намеком:
— Кто сюда добровольно подался, тот не сбежит!
Слова эти вырвались у него, по-видимому, только под влиянием общего возбуждения, но горячность этих слов оставила след сомнения. Теперь Томану очень хотелось скорее заговорить о безразличных, не относящихся к делу вещах; однако сомнения оказались сильнее и вернули его к сказанному. И он с деланным равнодушием поправился:
— Да и можно ли — при всем желании — бежать отсюда?
Он заглянул в глаза ближайших к нему людей и взбунтовался против самого себя. Твердо сказал:
— Я останусь в России. Никто не заставит меня возвратиться в Австрию.
Расслышали это, конечно, только те, кто стоял ближе. Райныш ничего не заметил. Этот портной был поглощен исключительно деловыми мыслями — о возможности хорошо заработать в России; он пытался трезво — а потому и безуспешно — рассказать историю какого-то своего знакомого, тоже портного, который еще до войны просто сказочно разбогател в Петербурге.
Райныша не слушали. Те, до кого донеслось признание Томана, окружили его тем большей внимательностью. Его просили прочитать отпечатанные по-русски статьи из чешской газеты и к радости своей оттого, что некоторые русские слова и даже целые фразы оказались понятными, присовокупили свою досаду и жалобы на раздоры между славянами.
— Были бы немцы на месте славян, давно бы соединились в одну нацию, одну империю! — громко и искренне сокрушались они.
