Гавел моментально обернулся к нему:
— И почему же?
— Хватит! — крикнул кадет. — Прошу вести себя прилично — и дайте пройти!
Гавел, не сводя глаз с ефрейтора, послушно пропустил обоих кадетов. Но не успели они выбраться из толпы, как кто-то сзади сказал:
— А у нас чехи тоже сдались добровольно.
— Где это «у нас»?
Гавел повернулся на голос молниеносно, но никого не застиг.
— Об этом уж, братцы, каждого из нас трибунал спросит, — раздался еще чей-то голос поодаль.
Гавел бросился на говорившего, как ястреб на добычу. Толпа заволновалась, поднялся многоголосый бурный ропот; перепуганный продавец пронзительно звал полицию.
В одну минуту вокруг Гавла стало пусто. С ним остался только Томан, не успевший еще уплатить продавцу.
Русские солдаты принялись загонять к вагонам любопытных, сбежавшихся было поглазеть на скандал.
Гавел, даже под штыками, неторопливо шел рядом с Томаном, покачивая мощными плечами, и все горланил:
— Я ему покажу трибунал, сопляку! Я ему покажу чехов! Мы все сюда попали точно так же, как и они. Как наши господа-командиры! Прошляпили там где-то наверху, а мы отдувайся! Нет, с нами им теперь кашу не сварить. Форвертс так форвертс [81], а аусхальтен так аусхальтен! [82]
Похоже было, будто этот опасный горлопан ведет под конвоем или преследует краснеющего лейтенанта, которого по виду не отличишь от рядового. Офицеры полезли в раскрытые двери теплушки, чтоб сверху лучше видеть. Вдруг доктор Мельч хлопнул себя по ляжкам:
— Ой-ой-ой, опять это Schuß! — вскричал он. — Раз-два, горе не беда! Ну, Gott sei dank! [83] Свой свояка видит издалека, и да здравствует правое дело!
— Где скандал, там и наши! — процедил сквозь зубы лысый обер-лейтенант Кршиж и, отойдя к своему месту, сел на разостланную шинель.
— Более того, отче, более того: где Schuß — там и срам, а где срам, там и Schuß.
Молодые кадеты проталкивались, чтоб поближе разглядеть своеобразную парочку.
Унтер-офицер Бауэр пригласил Томана в солдатский вагон просто от растерянности, потому что так стоять, как они стояли, — осажденные враждебным любопытством, и не могли ни разойтись, ни найти нить разговора, — так стоять дольше было невозможно. Вопреки ожиданиям, Томан согласился на робкое предложение Бауэра.
Гавел же и не ждал ничьего приглашения, а последовал за ними, как будто это само собой разумелось.
В вагоне было полно солдат, укрывшихся здесь так же, как они. Бауэр сразу сообразил, что в этих обстоятельствах, раз уж ему не удалось отделаться от Гавла и Томана, лучше бы оставаться снаружи, но сейчас невозможно было выйти из вагона. Все трое оказались замкнуты в кругу нерешительного молчания.
