Эта цифра ничего не говорила.
— А в Австрии сколько?
— Полмиллиона с лишком: точнее, шестьсот двадцать пять тысяч.
Несколько солдат невольно расхохотались; но один тщедушный и очень подвижный пленный будто бы обиделся этим смехом.
— Великан, да на глиняных ногах! — хмыкнул он.
Смеявшиеся подняли брови, замолчали — осторожности ради. Впрочем, все давно заметили, что этот тщедушный человечек всякой, даже очень сдержанной похвале великой славянской державе противопоставляет преимущества Германии. Делал он это с простодушной уверенностью в своей правоте. Как выяснилось, он был портным и объездил почти все крупные города Германии. Он любил приводить цифры. В сопоставлении с его опытом и с цифрами, которые он выбрасывал, как игрок карты, осторожные и общие слова о России не могли не казаться пустыми.
— Сколько в России населения? — спросил Гавел, умышленно пойдя с этого козыря.
— Сто тридцать миллионов.
— Сколько?! — закричали его сторонники, изображая недоверчивое удивление и плохо скрывая свой восторг.
Бауэр с безразличием специалиста повторил:
— Сто тридцать миллионов.
Наступило молчание.
Потом Гавел торжествующе бросил портному:
— Ну что? Много славян-то, а? Как мух!
— А немцев сколько?
— Шестьдесят миллионов.
— После этого куда же мы лезем-то!
Стали насмехаться над портным, сознавая себя в большинстве. И хотя фамилия портного была вполне славянская — Райныш, его обозвали «немцем» и, распалясь, все жарче нападали на него. Вдруг, в разгар шума, Гавел крикнул:
— Стой! Докладывайте! Одни ли тут чехи?
— А что? — невольно вырвалось у встревоженного Беранека.
— А то, что надо держать ухо востро, пан Беранек! Не то скоро всякий осел под чеха перекрасится.
Райныш, поняв, что такое подозрение обращено к нему, покраснел.
— Я-то чех! — сказал он; потом, поколебавшись, смущенно добавил: — А вот Гофбауэр — немец… Но он мой товарищ… социалист…
— Этот? — Палец Гавла уставился прямо в испуганное лицо. — Социалист? Нике бемиш? [76] Ну и пусть себе лежит. Пусть смотрит. И смотрит ведь, а? Камарад, геноссе! Ден Либкнехт кенст… [77] знаешь?
Немец Гофбауэр, такой же тщедушный, как и Райныш, вылез теперь из темного уголка. Скрестив руки, он чесал себя под мышками и с улыбкой смотрел на Гавла.
— То-то же! — похлопал Гавел его по плечу. — Я и говорю… их заг'с аух, что Либкнехт единственный порядочный немец на свете. Единственный, который вполне мог бы родиться чехом. — Тут он обернулся к Раинышу. — Скажи ему это! Заг им.
