Смерть не может быть причиной смеха.
Подавив внезапное веселье, Елена вспомнила темный, крохотный театральный зальчик и едва освещенную сцену. В монологе, который казался бесконечным, какой-то чудак, скорее всего, гений, мучился поисками смысла. И все это происходило на фоне сменяющихся зеленых, синих, красных огней. В короткой паузе где-то угрожающе скрипнули давно не смазывавшиеся оконные петли, на сцену ворвался ледяной ветер, и раздался громкий крик не то ворона, не то чайки. Усталый актер читал стихи о могиле, об одиночестве, о призме смерти. Магнитофон заело, и крики чайки превратились в икоту. Актер сбился и запутался в строчках монолога, как птица в силках. Зал смеялся, словно его щекотали. Гений пришел в отчаяние и застрелился. Чайка после громоподобного выстрела продолжала все так же икать. Через минуту сконфуженный актер кланялся веселой толпе зрителей.
Небольшая похоронная процессия не спеша двигалась в сторону кладбища. Петерис, сосед-бобыль, придерживал лошадь, успокаивая ее, за телегой чинно вышагивал Адальберт, за ним Елена и семеро провожающих.
Под монотонный перестук тележных колес в голове у Елены еще раз гулко прозвучало: "Никто и никогда больше не подарит ей жизнь". И впервые после пробуждения под грецким орехом она испытала что-то похожее на печаль. Только и остались у нее что обрывки воспоминаний:
как в детстве она тосковала о матери, взрослой любимой женщине, к которой можно прижаться...
как пряталась она в дровяном сарайчике, когда, недолго погостив, должна была быть увезена чужими людьми обратно в город...
как никогда не видела она грустных глаз Элеоноры в момент расставания...
как ее любовь к Элеоноре сменилась сначала ненавистью, потом безразличием...
как потом ни разу не хотелось ей постучаться в странную, невидимо разделяющую их стену, которую она ощущала куда реальнее, чем настоящую...
как она, когда Элеонора как-то тяжело болела, два дня и две ночи просидела около нее в больнице, исполняя свой долг. И ни разу у нее не возникло желания взять в свою руку руку Элеоноры.
Печаль нарастала. Словно дождь. Только ничто не сулило Елене облегчения, которое приходит обычно после хорошего ливня. Ей хотелось исчезнуть, чтобы в одиночестве поговорить со своей мятущейся душой. Спрятаться в камышах, как прячется болотная птица, укрыться в буреломе, как укрывается лесной зверь. Хотя бы мгновение побыть наедине с собой и пугливо не прислушиваться, не идет ли чужой, с недобрым сердцем. Елена не раз думала, что те, кто живет на свободе, должны дорожить этой свободой больше всего. И она никогда толком не понимала, что в них сильнее - инстинкт жизни или инстинкт свободы. Почему киты сами плывут умирать на берег океана?
