— Второй катер продолжает уходить!
Командир звена катеров и Кулагин нажимали кнопки. Катер не слушался.
— Заглушите ему моторы, — вполголоса сказал над ухом Кулагина комбриг. — Не торопитесь. Без паники.
Но кнопки были уже нажаты, всё перепробовано, с дальномерного поста неслось:
— Катер уходит!
— Куда уходит?
— Курс ост.
— Что еще за ост?
— Восток.
— В Японию…
И снова над мостиком повисла, теперь уже совсем жуткая, тюремная тишина.
— Уничтожить, — коротко и зло бросил генерал, круто повернулся и, скользя подкованными сапогами на железных ступеньках, прогрохотал вниз, скрылся в командирской, отведенной для него каюте. Забегали офицеры, выкрикивая приказания, замелькали связисты с бумажками, и так бегали до тех пор, пока с береговых аэродромов не поднялись истребители, не нашли в море беглый катер и, снизившись до бреющего полета, не расстреляли его, а летающая лодка-разведчик не доложила: «Утонул».
Через два дня, вскрыв хрустящий конверт с лиловыми печатями и пугающим коротким, как выстрел, грифом, прочитал командир бригады лаконичное: «Катера ВУ в случае фактических боевых действий для выполнения заданий не привлекать». Еще (в тревожные бессонные ночи догадается об этом он и сам) в другой адрес с грифом, и вовсе пугающим, проследовало письмо, в котором были имена всех, кто в тот день выводил торпедные катера в море и управлял ими с крейсера.
Крут был генерал, жесток Правду говорили те, кто воевал с ним на Западе.
Каждый месяц он должен был представлять наверх донесения, и каждый раз, когда садился за стол и клал перед собой лист чистой бумаги, его охватывало отвращение. Ну что можно написать, если офицеры целый день в море или на занятиях, а матросы только тем и заняты, что возятся с моторами или катают на тележках от пирса к торпедной мастерской и назад белые торпеды, или маршируют строем в столовую и обратно, а вечерами сидят на скамеечках около врытых в землю бочек с водой, смолят папиросы или свистят в клубе, в десятый раз смотря поцарапанные, с исчезающим звуком фильмы? Все ленты в бригаде знали наизусть, и киномеханик порой нарочно под радостный гогот пускал какую-нибудь часть задом наперед. Вот отчего Цыгун, как-то сидя в приемной у начальства в городе рядом с опером, обслуживавшим авиационную часть, сказал:
— Руку натер, — показал ладонь, — десять раз переписываю. А что писать? Хоть бы одна сволочь…
На что опер вытащил из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумажку.
